Виталий Владимиров: Цвета перванш

Виталий Владимиров

ЦВЕТА ПЕРВАНШ

Первыми оттаяли скамейки. Я сижу, а вокруг на осевшем сахаре сугробов, на набухающих капельках, в лужицах, в ручейках колются булавочными лучиками солнечные зайчики. Закроешь глаза, и наплывает красный туман воспоминаний, откроешь - видно небо цвета перванш, как ты говоришь, и талую грязь на дорожке. Жду тебя... Может, и не приедешь. И не знаю я, как тогда буду жить. Параллельно ногам лежат костыли. Алюминиевые. Мне кажется, что костыли - ноги мои, не переломанные, только свободные от плоти, сущность моих ног - легкая и крепкая. ... Поезд тихо отстукал последние стыки и стал. Открылись, прошипев, двери, но никто не вышел из вагонов - только ты. Ты увидела меня, одного, на пустом перроне. Ослепительна радость встречи - я бросаюсь к тебе... Почему ты застыла? - устала? - и из окон вагонов лица так странно смотрят? на меня... Я упал и лежу на сером асфальте, ты готова заплакать, и как ярок солнечный свет! У тебя красные резиновые сапожки, ажурные чулки, а руками ты мне закрываешь глаза... Можно попытаться встать. Обычно чужие сильные руки бережно поднимают меня, подают костыли, и я уверен в их поддержке. Мне не дадут упасть. А что если попробовать подняться, пока за мной не пришли? ... Я вошел, поздравил женщин с наступающим праздником, вручил каждой по ветке мимозы и открытке с персональными пожеланиями и сел за свой рабочий стол. Я - единственный мужчина и поэтому только мне сегодня оставаться до конца рабочего дня, а они по случаю праздника уйдут с обеда. Скинулись, и я пошел купить выпить и закусить. Падал мокрый снег, у прилавков и касс стояли длинные очереди уже уставших с утра людей в тяжелых зимних пальто. Я отстоял все очереди во всех магазинах, медленно переступая по мокрым опилкам, купил вино, колбасу, сыр и хлеб, завернул бутылки в газету, чтобы их не увидел вахтер, и вернулся на работу. Женщины наливали мне больше всех вина, ведь я - единственный мужчина, а потом все ушли и я остался один. Я сидел пьяный за столом, смотрел в окно на медленный снег и думал, что надо сидеть здесь до конца рабочего дня, и что директрисса будет звонить и проверять, на месте ли я, а ты тоже на работе вышла и где-нибудь сейчас идешь, смеешься так, как только ты умеешь, и знакомишься в метро с мужчинами, потому что они на тебя сразу делают стойку, а сегодня грех не сделать этого - ведь завтра женский праздник, но в конце концов ты придешь домой и тебе придется убираться в квартире, утром мы, как всегда, проспали, и надо будет убрать постель и мыть посуду, а меня не будет и тебе покажется, что я увиливаю от домашних дел, и ты устанешь, и у тебя будет плохое настроение, а потом приеду я и поцелую тебя, потому что я тоже должен тебя поздравить, поздравляю, вот веточка мимозы, вот открытка, а от меня несет перегаром, и ты смотришь чужими глазами и ждешь, а главное, у меня нет подарка, потому что откуда деньги, ты же знаешь - я тебе все отдаю, но это не оправдание, подарок все равно должен быть, и тогда ты говоришь, что я - неудачник и это так похоже на правду, что я зверею, и праздник кончается, не начавшись. Как давно это было, в прошлом, в невозвратимом прошлом, где покоится убитая нами любовь... Острая боль пронзила ноги. Так не встать. Попробуем подругому. Если поставить костыли вертикально, то можно подтянуться на руках вверх. Как на кольцах. Сначала до подбородка... Так... Теперь руки... Главное, перехватить руки. Вперед! Если уж подать, то головой вперед, в солнечную грязь весны. Надо выжать себя на руках. Может, опереться на ноги? Нет, так могу грохнуться. Вверх, к небу, не знал, что я такой тяжелый, еще, еще немного, как же до земли-то далеко. ... Я стоял у стены и спиной ее ощущал. Были пьяны все, только я не пьян, пьяным я не бывал с тех пор, как мы с тобой разошлись. Не брало. Даже во сне, если виделся сон, я знал, что ты мне только снишься. У стены хорошо, как кораблю у причала. Надежно. На серединке комнаты двое ссутулились в танце. Ей тяжело в мохере, вспотела, глупая. Да и он невнятно вертит своим тазиком бедер - две столовых ложки да ножки, Одиноко мне, зло и тоскливо вдруг стало, даже стенка покачнулась, стою, словно на карнизе. Но нет. Повезло. Сквозь сумерки одиночества проступил стук, он совпал с сердечным ударом и возникло желание предаться этому ритму, как проступку. Прощай, стенка! Твой корабль ушел в океанскую качку. Дайте танец, дайте! Я хочу испить его чашу. Чаще! Разворот - и ты. Кто ты есть? Разве важно? И мое плечо - к твоему плечу.