Виталий Владимиров: Шрам

Штопор со скрипом вошел в пробку, она раскрошилась, Аверин опять попытался ее вытащить, ввинтив штопор под углом, горлышко треснуло и осталось торчать кристально-зеленым пиком скола. Маша посмотрела на растерянного Аверина, достала пустую бутылку с красивой этикеткой, вставила в нее воронку с ваткой. - Давайте процедим, - сказала она. Аверин лил, дожидаясь, пока опустеет воронка, а Маша стояла рядом, и молча следили они за тонким сверлом струи. Аверин разом скулой и шеей чувствовал Машину близость и как она неслышно прижалась щекой к его плечу. Маша что-то говорила, выбрасывала конус ватки, споласкивала воронку, садилась за стол или вставала за солью - Аверин смотрел на нее смешавшись и отвечал односложно, но озарено. "Сколько раз это было, - думал он, - это начиналось и сколько раз не состоялось? Ведь есть же то, самое первое мгновение любви, после которого любовь становится реальностью. Это уже потом с годами, можно узнать, отчего захватывает дыхание над светлой бездной чувства, и сразу вообразить себе всю цепь свиданий и постепенного сближения, пока не достигнешь счастья, когда каждый божий день согреваешь друг друга теплом постоянной взаимности." Аверину стало отчаянно весело, радостно от пришедшего неожиданно ожидания любви - он считал, что никогда уже не испытает этого предчувствия так сильно и глубоко, как сейчас с Машей, и ему на мгновение вспомнилось первое, еще школьное озарение: он сидит на низкой скамейке в гимнастическом зале - в темно-зеленой вельветовой курточке, и на плечо ему положила голову в белой пуховой шапочке девочка из соседнего класса. Аверин испытал тогда радугу ощущений: недоумение от ее первого робкого касания, гордость и снисхождение от ощущаемой на плече доверчивой тяжести, растерянность от ее настойчивых движений головой и ярость от ее давящегося смеха и невозможности стереть пух, намертво влипший в рубчики вельвета. Ныне Аверин снисходительно усмехнулся своему воспоминанию, но тут же со вздохом подумал: "Неужели я стал настолько бессердечным, что меня уже ничто не взволнует также сильно, как тогда, в холодном свете высоких окон, где сердце билось гулко, словно удары баскетбольного мяча..." - Георгий! Отвечайте же, не томите. Аверин ощутил оскомину от заданного Машей вопроса - надо сказать кем работаешь. "Еще не поздно, - подумал Аверин, - еще можно изобрести себе биографию, общественное лицо и престижную профессию." Аверин знал такого человека, который врал столь самозабвенно и убедительно в деталях, что оторопь охватывала от неожиданного разворота событий, от сиятельных проблем - куда идти? - поступил сразу в две аспирантуры: механико-математического МГУ и архитектурного... И лишь потом простым сопоставлением правил экзаменов и приема Аверин с ужасом понял: это ложь! И странность высокоодаренного человека превратилась для Аверина в гримасу психопата. - Я работаю в институте патентной экспертизы. - Интересно? - Не очень. Но своеобразно. Описание устройства по вытаскиванию пробковых пробок из бутылок ноль восемь без повреждения горлышка перед разливом по хрустальным рюмкам требует уникального словосочетания в пределах разработанной формулировки с целью исключения совпадения смысловых полей, то бишь двусмысленности. - Лихо. А разве нельзя сказать проще? Ведь двусмысленность всегда видна. - Это когда мужчина говорит двусмысленность женщине, а вот когда женщина красива, как вы, то говорить можно только односмысленность. - А вы нахал, - рассмеялась Маша. "Крутите диалог, крутите, товарищ Шекспир," - радостно приказал себе Аверин, а сам поймал себя на том, что залюбовался, позабыв обо всем, Машиной улыбкой и молчит. - Иногда все зависит от мелочи, Маша. Казнить нельзя помиловать. Куда бы вы поставили здесь запятую, ваше величество? - Только после нельзя. Казнить нельзя, помиловать. - Вот видите, знак препинания поставлен правильно, и голова цела, хотя переживанием совсем бела. - Георгий, а почему вы все время говорите какой-то рифмованной прозой? - Я пишу стихи, Маша. - Печатаетесь? - Нет. Моим стихам еще далеко до совершенства. - Кого из поэтов любите? - Пушкина. Мы с ним земляки - я родился в Царском Селе. - Правда? - "Унылая пора, очей очарованье..." Почему-то осень вспомнилась, а ведь весна скоро, чувствуете, Маша? Маша задумчиво ответила "да" и посмотрела на Аверина. Ее взгляд был похож на отсвет современного стеклянного здания: вроде бы проглядывается и то, что внутри, и плывут по фасаду отраженные облака. Она крутила длинные темно-медные волосы вокруг носа получался не нос, а белый, ничейный, безликий пупырышек. - Соблаговолите выпить? Маша утвердительно мотнула головой, волосы отлетели в сторону - нос оказался на месте. Они чокнулись. Хрустальный перезвон рассыпал тишину звуковыми бликами. - Говорите, Георгий, стихи свои читайте, не молчите же... Холодок озноба стянул у Аверина к затылку кожу лба, дернулась левая щека, и губы вздуло твердым. Закололо в горле, но затем стихло толчками, будто с каждым толчком тупые иглы боли укорачивались. Мазутным пятном всплыл в памяти позор за столом у Лалы, когда Аверина попросили почитать свои стихи, а он, смутившись, вдруг уверовал в их никчемность и праздность, надуманность и несовершенство, не понимая тогда, что поэзия может звучать музыкальным инструментом в устах исполнителя и совсем иначе - один на один с внимательными глазами читателя, Как жалко, что тогда он не вспомнил свой царскосельский цикл. Читать дальше