Глава пятая
--===unsaved:///newpage2.htm===-
Глава пятая
Свершилось.
С высших режиссерских пришло официальное приглашение на собеседование. Это означало, что творческий конкурс я прошел, что мои сценарии чем-то приглянулись, чем-то привлекли внимание высокой комиссии. С работы ушел, сказав, что вызывают в военкомат.
Небольшой просмотровый зал: пять или шесть рядов кресел, шелково отсвечивающий прямоугольник экрана, уютный пульт с микрофоном для переводчика - в таких зальчиках, где главный хозяин - экран, проходят закрытые просмотры, здесь святая святых искусства кино. Между креслами и экраном - стол, прогнувшаяся в почтительном наклоне лампа. С той стороны стола он, с этой - я. В коридоре, в толпе таких же претендентов, мне назвали его фамилию.
Чулков.
Я видел его фильм "Весенние заботы". Серость. И он будет учить меня кинорежиссуре?
Чулков поднял голову, изучающе осмотрел меня. Как доктор больного.
Я рассмотрел его тоже. Почти совсем лысый, впалые щеки, тонкие губы, очки в массивной оправе. Такие очки придают значительность лицу.
- Расскажите о себе, - наконец попросил он.
- Родился... учился... женился...
- Какое удивительное совпадение, - усмехнулся Чулков, - и я родился, учился, женился. По образованию вы кто?
- Инженер.
- Так и работали бы инженером себе на здоровье.
Про здоровье лучше не поминать - еще узнает про туббольницу. Чахоточных в режиссеры не берут.
- Я работаю редактором в издательстве.
- В каком? - оживился Чулков.
- В отраслевом. По распределению.
- А... - неопределенно-разочарованно произнес Чулков.
Скорее всего интерес у него ко мне не пропал бы, будь я сотрудником "Искусства" или "Художественной литературы".
- И все-таки зачем вам в кино?
Дурацкий вопрос. Неужели неясно? Хочу рассказать про новогоднюю елку с военными игрушками, голод эвакуации, удар ножом в живот колобовского парня, похороны Сталина, оттепель, чистое небо, запуск первого спутника... про свое время. Только разве он поймет?
- Кино люблю с детства. Хочу поставить фильмы по сценариям, которые представил на творческий конкурс.
- Ага, - согласно кивнул головой Чулков. - Тогда все понятно.
Что ему понятно, уже раздраженно подумал я. Мне не нравился этот человек, не нравилась его картина "Весенние заботы" про колхозное село с ядреными девахами и сельскими чубатыми парубками, которые преодолевают трудности в вопросах весеннего сева и любви, распевая частушки. Когда сеять им, конечно же,подсказывает секретарь парткома, правда, предварительно посоветовавшись со стариком, народным умельцем и балагуром. Красивые полушалки, красивые полушубки, красивая полуправда.
- Возьмем для начала ваш сценарий "Немая", - Чулков действительно взял листы со стола, вгляделся в них. - О чем история? Девочку контузило во время войны, а заговорила она снова, когда влюбилась. Чисто медицински это возможно?
- Не знаю. Разве такой вымысел недопустим?.. Здесь же идея: любовь сильней войны.
- Любовь? Сильней? Войны? - скептически пожал узкими плечами Чулков. - Ну, хорошо, предположим, хотя где-то это уже было... Все было... Все эти мелодраматические терзания на фоне красивых морских пейзажей. Давайте-ка поставим вопрос по-другому. Ответьте мне: Кто она? Чем занимаются ее родители? Какая профессия у героя? Портной, космонавт, сталевар?..
- Понятия не имею, - пришла моя очередь пожимать плечами.
- Автор сценария, - назидательно сказал Чулков, то есть вы, обязаны знать про своих героев все. Иначе, в чем же у вас правда жизни?
В полушалке и в полушубке, подумал я.
- Получается абстракция, а это не пойдет, не пройдет. Любовь сильней войны. Чистый пацифизм. Море, пляжи, чайки, волны - все красивенько, но откуда эти люди? Что они, из чего-то не материального созданы? А скорее всего, так оно и есть. Они - не люди, гомункулюсы, плод вашего разгоряченного воображения. Не более того. Следуем дальше. "Живописец Болотников".
Он взял листки моего сценария, поднял на лоб очки, сразу потеряв значительность, и подслеповато углубился в чтение. Ясмотрел на пустой экран за его спиной. Белый, как бы ждущий взрыва, готовый для проекции полотен Болотникова. Вот уж про кого я знаю все. Еще бы - лежали в одной палате. Болотников не мог рисовать, как мечтал, мучился, страдал, заболел из-за этого. Как Ван-Гог расплатился рассудком за свою палитру...
- Опять война, - откинулся Чулков на спинку кресла, - почему война? Художник и Война, скажете. Опять абстракция. Или вот: почему у вас эсессовец с еврейским лицом, вы так и пишете - с семитскими глазами. Что вы хотели этим сказать? Что и среди арийцев были иудеи? Что евреи пролезли даже в отборные войска фюрера?
Читать дальше