Андрей Язовских - Три с половиной мира

– Слышь-ка, долговязый, а ты пошто на наших девок заглядываешься?

А тот расфуфырится тоже:

– Да кому нужны ваши, у нас свои есть!

– Так ты может скажешь, что ваши не такие бледные?

– А скажу! Наши куда здоровее!

– Ну, тогда извольте с товарищами после отбоя под купол явиться, пообщаемся.

– Отчего ж, придем непременно!

А после ужина во все рванье спешишь одеваться, чтобы доброе в драке не попортить. Или голышом надумаешь, если не мерзлявый. Под куполом-то совсем холодно, там аж иней на свинцовых листах блестит. Можно и нацарапать инея, жажду перебить, если обгадиться не срамно. Но это после. Туда еще подняться надобно. Соберутся бойцы у пожарной лестницы, пересчитаются, да и рванут вверх по ржавым ступеням громыхать.

А соперники уж дожидаются:

– Ну что, нижние, бухтите? Неужто канализация вас топит!? Гы-гы-гы!

Наши тоже за словом в карман не лезут:

– Это девки ваши пустые столько ссут? Только воду переводят! Ни работать, ни рожать не годны?!

Порычим, потолкаемся, и ну бока мять друг-дружке. В голову старались не лупить, а то Отцы накажут.

А на завтрак потом идем, заглядываем на верхних: сильно хромают-то? Окривел кто, или может ребра на вздохе бережет? То-то же. А вот неча! И самому уж сподручнее ложку разбитой рукой держать.

Ну, это если наши победили, ясно. А не всегда… Другой раз и нас отлупят. Тогда уж мы побитые за дальние столы полезем трапезничать. Другим крепостным эдак ясно, который ярус нынче сильнее. Чаще перед общекрепостными мероприятиями драки-то затеваются. Чтобы ясность была, кому на лучших местах сидеть.

Есть в этом правильное что-то, справедливое. Тесты с генетикой тоже чего-то значат, да уж больно заумные они, сверх всякой меры. Вот только никакой тест не решит кто из крепостных парней в драке, в соперничестве справедливом, духом сильнее окажется. Сильные-то, они и сами как кулак сожмутся крепко. А слабакам наука выйдет, чтоб не лезли. Надо же кому-то и канализацию чистить, по большому-то счету. Ни всем же Родину защищать.

Сейчас особого желания подраться Олекма не находил. Оправдывался для себя, что не за что особо, да и противников слишком. Может потом случай подвернется, чтобы расквитаться с обидчиком. Надо же, мелкий какой-то засранец, а вырубил единственным ударом. Да и блохой власти над телом лишил еще потом. Нельзя так оставить… Никогда нельзя так оставлять.

Бывало уж с Олекмой, чтобы одному против десятка. Вот хоть тогда, как Мать в другую лабораторию перевели. Раньше они в маленькой крепости жили, всего каких-то тысяча мест на семи ярусах. Народу и того меньше, в половину может от силы. Грибы растили и пластик. Да и Олекма еще салагой был, не дорос до серьезных драк. А перевели в самую крупную, оборонительную. Мать с соседями переругалась мигом, а Олекме разгребай.

– Мамку твою размораживали когда, перегрели малость! Ошпаренная она! – орали пацаны. И говор в новой крепости непривычный, тоже проблема. Ржут над Олекмой, что не разумеет он. А внутри мерзко от всего. И даже ростом вроде пониже стал, осутулился. Жгучая злоба не всех копится, кипит, крутится в пружину. Вот и сорвалась пружина, как только первого подсрачника Олекме отвесили.

Шибко отпинали его тогда. И в другие разы тоже. Много раз. И всякий раз только страх вечного унижения силы давал отбиваться. Боялся Олекма слабаком прослыть. Слабакам одна дорога – в гриборобы. И никакие тесты не помогут уж…

И сейчас сызнова позабытое липкое беспокойство сковывает. Есть его не станут, это понятно уже. Но и уважать не собираются. Терпят, думают, замышляют чего-то…

Шли узкими путанными тропами. Как будто бы и не торопились никуда, просто брели монотонно, лишь изредка напиться останавливаясь. Дикари срывали с кустов то почки, то гусениц, ели сами и Олекме в рот совали тоже. Хихикали тихонько, заглядывая в глаза. Но не так, чтобы с вызовом, а как вроде игрушку в лесу нашли, зверька забавного. И пихают теперь ему в рот чего попало, играются, покуда не надоел.

А в Олекме подымалась временами обида, подступала высоко, мешалась в горле. Так бы и отвесил пенделя кому. Где ж вы, черти, шарахались так долго? Не могли разве скорее на глаза попасться? Ведь едва только Олекма с ума не рехнулся совсем от одиночества. Да пусть хоть самым последним чуханом, хоть пленником презренным, но только не одному… Скисала обида в затылке где-то, да слезой скупой по щеке скатывалась.

Мутно в голове, вязко. Всего пару ночей назад просто все было. Жестко, но просто: надо идти, да на пути не подохнуть. А если думать еще при этом – так пользы никакой, одни только переживания пустые. Лучше так-то, когда одна только мечта в голове, и никакими сомнениями как руками грязными ее не лапаешь, бережешь.