Любен Дилов: Мой странный приятель астроном

Он стоял спиной ко мне, высокий, сухощавый, смотрел в окно на огромные сферические и прямоугольные переплетения антенн радиотелескопа и говорил таким монотонным голосом, словно диктовал не машинистке, а диктофону.

— Знаешь, что такое телекординг?

Как не знать! Какой владелец телевизора не мечтает об этом новом изобретении, которое, подобно магнитофону, записывает на ленту зрительные образы, чтобы воспроизвести их затем по желанию хозяина. К сожалению, эти аппараты все еще слишком дороги, чтобы ими обладал рядовой абонент нашего родного телевидения, вроде меня.

— …Решил записать это излучение на телекординг. Есть и звучание. Но аппаратура недостаточно совершенна, и мы еще не можем отделить эти звуки от шума самой аппаратуры…

О звуках я не знал. Газеты сообщали только о знаках, которые были похожи на древние письмена, и о каком-то запечатленном образе, который мог быть образом живого существа. Высказывали даже предположение, что это «портрет» подателя письма. Я сгорал от нетерпения, желая поскорее увидеть эти «небесные знаки», но их первооткрыватель не торопился.

— Мы записывали и многие другие сигналы, — продолжал он объяснение, похожее на чтение служебного циркуляра. — Но или не получали никаких изображений, или же, если и появлялись какие-то подобия знаков, то в них не было и намека на систему. Это обычно была уже известная периодичность излучений нейтронных звезд. Так что, бесспорно, перед нами нечто иное, до сих пор совершенно неизвестное. Система в расположении знаков несомненно имеется, вот посмотри. — Он только теперь зашевелился и, вынув из одного из ящиков своего письменного стола несколько снимков, приблизился ко мне: — Это столь же вероятно, сколько несомненно другое — наши математики не сумеют ее расшифровать. Удивляешься, почему я не волнуюсь? Волнуюсь, разумеется. Но я и раньше знал, что в космосе есть другие, более совершенные, чем мы, создания. А подпрыгивать от радости — наивно. Вероятнее всего, что контакт с ними останется навсегда неосуществимым. Математики вообразили себе бог знает что со своими электронными машинами, а теперь видят, насколько все еще беспомощны. Ведь задачу надо запрограммировать? А как это сделать, когда твой собственный мозг запрограммирован пятью миллиардами лет земной эволюции совсем другим образом, чем тот — на созвездии Орион…

Да, он прав, безнадежно прав, думал я, разглядывая снимки с увеличенным изображением знаков. То были особенно сложные переплетения из кривых черточек, в которых мой, все же опытный в таких делах, глаз сравнительно легко обнаруживал повторения — первый признак существующей системы. Неуловимость их смысла, естественно, вызывала безразличие. Но я все же не мог быть равнодушным. Я перебирал один за другим все эти снимки до последнего и вновь возвращался к первым. Они были пронумерованы, вероятно, по порядку приема, но он дал мне уже перемешанную пачку. Я изучал ее и чувствовал, что мой приятель наслаждается моим довольно глупым видом. А глупым он был — это точно, потому что человек, который, Вроде меня, чрезмерно доверяет своим чувствам, всегда в подобных случаях ожидает увидеть что-то близкое и понятное.

— Это тебе не твои иероглифы, — сказал астроном насмешливо, и мне сразу расхотелось поедать глазами таинственные знаки.

Изображения, дошедшие до нас из иной цивилизации, — это должно бы вызвать, если не желание соревноваться с ней, то во всяком случае чувство благоговения перед самим собой. У моего приятеля, как обычно, не наблюдалось ни того, ни другого. У меня же, дилетанта, чьи познания о Вселенной не слишком отличались от познаний милых моему сердцу египтян, ассиро-вавилонцев и финикийцев, естественно, все это вызывало благоговение. Дрожащими пальцами взял я многократно увеличенный снимок, запечатлевший образ живущего под другим солнцем существа, — астроном подал мне его последним.

На темном, почти черном фоне белесоватым контуром обозначился силуэт. Он по был похож ни на что — я не мог провести никакой и ни с чем аналогии, хоть призвал на помощь все свое воображение. А что если это портрет! Ведь все же было что-то похожее на конечности, которых тоже было четыре, и что-то похожее на голову. Я невольно усмехнулся, подумав, что все это вполне могло бы сойти и за портрет человека, каким его себе представляют паши земные, подвластные причудам моды художники-абстракционисты. По обе стороны «создания» тоже были знаки. Они показались мне неожиданно знакомыми. Но иначе и быть не могло после того, как я целых полчаса разглядывал их на других фото.