Олег Никитин - Стеклянная пыль

Возможно, благодаря некоторым навыкам езды на лошади, мне удалось сравнительно легко перенести начало плавания, чего нельзя сказать о девушках. Кашон усердно обхаживал Паву, поил ее какими-то отварами и развлекал светской беседой.

Мне все было безразлично, и Пава это прекрасно поняла, с каким-то отчаянием предавшись флирту с благородно-развращенным баронетом. Ко мне же с каждым звонком будто возвращалось прежнее безумие, и я ничего не мог ему противопоставить. Я отчетливо сознавал, что первым делом по прибытии в “культурные” земли разыщу Лидию. В том, что закончится это для меня плачевно, я ничуть не сомневался.

Несколько дней путешествия по морю прошли спокойно, но нетерпение все больше овладевало мной. Я подолгу торчал на носу корабля, тупо вглядываясь в далекий горизонт, не замутненный облаками. Сознание плавно затуманивалось, я ничего и никого не замечал вокруг себя, готовясь к неизбежному саморазрушению. В один из таких моментов ко мне подошла Пава и молча пристроилась рядом.

— Берни, Людвиг сделал мне предложение, — сказала она наконец.

Смысл ее фразы долго пробивался сквозь черные пустоши моего разума. Грязно-серые волны с тихим плеском набегали на обшивку судна, позади мягко шелестел ветер, овевая белый квадрат паруса.

— Надеюсь, ты согласилась, — ответил я невпопад: нужно же было что-то отвечать.

Она отвернулась и как-то нетвердо спустилась в каюту, отведенную им с Гешей.

А когда пришла ночь, я ушел к себе. Вскоре что-то словно засветилось внутри моего мозга, и я увидел Лидию, лежащую на широкой постели в затемненной комнате. На продолговатое, темно-желтое лицо ее легла черная тень волос. Я молчал, и она тоже. У нее даже не возникло необходимости назвать мое имя, настолько легко я вышел на связь. За ее спиной я смутно увидел чью-то белесую фигуру.

— Берни, — сказала Лидия тихо, с какой-то гадкой жалостью. Долгая пауза. — Берни, не ищи меня.

Пустота, до этого медленно, нерешительно заполнявшая меня, прорвала преграду и затопила сознание.

— Кто это? — зачем-то спросил я.

Мне показалось, что подобие усмешки скользнуло по ее затемненному лицу. Сам собой вспомнился страх Реднапа, и ответа уже не требовалось. Каким-то образом Лидия поняла, что я догадался, и не отвечала. Не видя выражения ее глаз, я протянул руку к столу и взял нож, готовый отрезать мочку уха с серьгой, лишь бы стереть ее образ. Но Лидия всегда умела угадывать мои желания и в последний раз пожалела меня.

Я вышел на палубу и встал у борта, извлек вонючую баронетову папиросу и закурил. Свежий ночной ветер наполнил потрепанный парус, смутно белевший в тусклом свете бледных звезд. Внизу угадывалась вода, шелестящая вдоль обшивки. Легкие облака, частично закрывавшие небо, расступились, и круглое пятно луны вспороло мрак над морем.

Краем глаза я уловил какое-то движение, оглянулся и остолбенел. Гигантский квадрат паруса, чудовищно увеличиваясь в размерах, наползал на меня, хищно загибая углы и грозя задушить в жестких складках. Я вскинул руку с папиросой, враг, ожегшись, съежился, но тотчас же возобновил атаку, с каждым разом все меньше обращая внимание на захлебывающийся огонек. Мерзкое шуршание окружало меня. Серая, колышущаяся пустыня окутывала руки, подбираясь к шее, сжимала, пульсировала у висков и груди. И когда я решил закричать, призывая баронета на помощь, холодные шершавые клешни сдавили мне горло и уже не отпустили.

Поздняя осень в моем герцогстве, ввиду значительного удаления от теплого моря, всегда отличалась холодными ветрами. Они дули с бескрайних, безлесных и безлюдных равнин, примыкавших к моим землям с востока. На севере пролегал невысокий, состоявший из крутых холмов Овечий кряж, где зарождалась единственная крупная река, отделявшая голые равнины от богатых дичью лесов моей родины, а также служившая границей с Юго-восточными владениями герцога Каспари, пожилого вельможи, давно обосновавшегося в столице.

И тем не менее для этого времени года все же было чересчур холодно. Копыта моей лошади, носившей звучное имя Матильда, стучали по обледенелой корке земли, взметая ворохи рано опавших листьев и желтых еловых игл.

До ворот замка оставалось, по-моему, около двадцати миль. Приближалась ранняя темнота, холод тонкими пальцами пробирался сквозь меховую накидку и жалил голые — призма не в счет — мочки ушей. Лошадь шла уже не так резво, как утром, когда я, увлеченный преследованием оленя, мчался сквозь чащу по его следам, и устало качала своей длинной головой, не желая ускорять шаг. Я ее понимал: поперек крупа, крепко привязанная к седлу, лежала туша жертвы с болтающимися в такт ногами. Кроме того, деревья росли слишком близко друг к другу, чтобы можно было разгоняться без риска свернуть себе шею, увертываясь от острых сучьев.