Олег Овчинников - Арахно. В коконе смерти

— Это ведь последняя банка? — уточнил Бельмондо, с сомнением разглядывая кусочки волокнистого мяса, залитые белым застывшим жиром. — Тогда я не буду. Кажется, это что-то вроде трюфеля, а я, знаешь ли, недолюбливаю сумчатые грибы.

Антон, засунувший вилку в рот чуть ли не на всю длину, посмотрел на друга с немой благодарностью. Ему редко доводилось встречать подобное великодушие.

По вымытым до блеска камням тротуара застучали каблучки — совсем рядом. Обладательнице высоких шпилек и как будто прилагавшихся к ним черных туфелек и стройных ножек, пришлось сделать шаг в сторону, чтобы не налететь сначала на кресло, в котором вольготно раскинулся Бельмондо, а потом на подозрительно коротконогий табурет, на котором, ссутулясь над тушенкой, сидел Антон. Когда каблучки процокали мимо, он на миг окунулся в запах цветущих яблонь и почувствовал щекой мимолетное прикосновение прохладной гладкой ткани.

— Женщины! — прокомментировал актер, провожая взглядом черные туфельки под развевающимся красным шелком, и поцокал языком в такт удаляющимся каблучкам. — От них одни проблемы. Женщины… — Он перевел на Антона взгляд, сразу ставший печальным и каким-то беспомощным. — Скажи, ты все еще тоскуешь по своей? Как ее?.. — Нетерпеливо щелкнул пальцами.

— А-а, — с набитым ртом напомнил Антон.

— Точно! Аля, — произнес Жан-Поль, сделав ударение на второй слог. — Зря! Мне кажется, ты ничего не должен ей. Подумай! Ты оставил ей три банки вот этого… — Толстый указательный палец сделал пару оборотов над полупустой консервной банкой

— Тушенка, — подсказал Антон.

— Тушенка, — повторил француз. — Тушенка, — и засмеялся. В его исполнении слово звучало скорее как «душенька». — Да, — он снова стал серьезен. — Ты оставил ей Три Банки Тушенки, — выделяя интонацией последние три слова, он одновременно растопыривал пальцы. — А с собой взял всего одну. Все так? — глубокие морщины избороздили мужественный лоб.

Антон молча жевал, не зная, какой реакции от него ожидают.

— Ладно, — улыбнулся Бельмондо и взметнул ладони в жесте, означающем, что он готов сменить неприятную для собеседника тему. — Я лезу не в свое дело, пусть так. Ты уже не мальчик, разберешься сам. В конце концов, у нас есть дела поважнее и дамы, которые больше не могут ждать. Устрицы! — объявил он, решительно поднял хромированный колпак и отставил в сторону.

Под колпаком оказалась тарелка с дюжиной располовиненных раковин с дымящимися останками их бывших обитателей, поразительно смахивающих на обычных озерных улиток, запеченных из хулиганских побуждений на костре. «Что ж, это и есть изысканный французский деликатес? — удивился Антон. — Впрочем, едят же они как-то лягушачьи лапки. И все равно: фу!»

— Попробуй! — Бельмондо любезно пододвинул тарелку.

— Ум-м-м, — Антон отрицательно помотал головой.

— Я настаиваю. Быть в Париже и не есть устриц? Это… — Жан-Поль произнес какое-то слово, которое Антон не понял. До этого он каким-то образом понимал все, хотя актер, естественно, с самого начала говорил по-французски. — Смотри, это несложно. Берешь раковину, подцепляешь устрицу языком, потом м-м-м-м жуешь и глотаешь. И сразу же запиваешь белым вином!

Пришлось попробовать, чтобы не расстраивать друга. На вкус устрицы оказались даже хуже, чем по представлению Антона могли бы быть озерные улитки. Он пожевал некоторое время вязкую желеобразную массу с запахом плесени и вкусом… наверное, ее же, попытался проглотить и не смог. Полупрожеванный ком был слишком большим, к тому же в нем попадались какие-то твердые и острые кусочки, как будто осколки панциря. Антон пожевал еще немного и поискал взглядом, куда бы незаметно выплюнуть чересчур изысканное на непритязательный русский вкус лакомство…

И, не найдя, проснулся.

В глазах было темно. На сердце — пусто. Во рту — мерзко.

И ни единого грамма белого вина, чтобы запить горечь.

Простой воды, впрочем, тоже нет. Эх, до чего же неосмотрительно он поступил, не взяв с собой фляжку. Когда еще ему на пути попадется спасительный водопадик, или лужица, или, как в последний раз, тонюсенькая, стекающая прямо по стене струйка, которую даже в пригоршни не набрать, можно только слизать языком с шершавого скального бока. Как назло, чем дальше Антон погружался в лабиринт ходов, тем суше становилось вокруг. К чему эти резиновые сапоги, шел бы лучше в кедах или домашних тапочках. Чтобы ноги дышали. Последний раз напиться по-человечески ему удалось… честно говоря, он не знал, сколько часов назад. А еще честнее — и не хотел знать. Именно поэтому натянул рукав комбинезона на циферблат часов и закатал его край под кожаный ремешок. Счастливые, ха-ха, часов не наблюдают. И, вероятнее всего, вообще никогда не смотрят на компас. Неважно! В своих блужданиях Антон давно уже перестал обращать внимание на показания тупоносой светящейся стрелки. Зачем, когда у него есть настоящий проводник?