Олег Овчинников - Арахно. В коконе смерти

— ОСТАНОВИТЬ «БОИНГ»! — довольно слаженно ответил хор.

— Только не палец, а карандаш, — сверившись с блокнотом, внесла уточнение брюнетка. — Вы сказали: толщиной с карандаш.

— Правильно, — принял поправку Щукин. — Это научно подтвержденный факт и, вы должны быть в курсе дела. Но это отнюдь не значит, что я хочу на следующей неделе получить от вас десяток однообразных опусов, герои которых плетут из паутины канат и останавливают им, допустим, взлетающий «Боинг» с террористами. Напрягите воображение, прошу вас! Смените хотя бы марку самолета! — воззвал он, придав лицу выражение: «Ах, если бы при моей сообразительности я умел еще и творить!»

По лицам некоторых присутствующих скользнула тень разочарования. Звездобол склонился над экраном «ньютоши» и решительно перечеркнул какую-то фразу.

Коровин остался бесстрастным. Он уже довольно споро орудовал крючком, держа его на манер авторучки, и на внешние раздражители не реагировал. К концу щукинской речи Владимир Владиленович успел сплести симпатичную круглую салфеточку сантиметров пятнадцати в диаметре — вполне достаточно, чтобы уберечь его гениальную голову от солнечного удара.

Хотя какой тут удар? Толик взглянул в окно, чтобы попрощаться с таким замечательным, таким погожим весенним деньком, потраченным неизвестно на что. Бездарно, можно сказать, потраченным.

Финал хозяйского выступления сопровождался поскрипыванием кресел и покашливанием: аудитория откровенно скучала.

— Все, все, — успокоил собравшихся Щукин. — Основными своими соображениями я с вами поделился. Подробности обсудим как-нибудь в другой раз и, не исключено, несколько иным составом. А теперь… — он загадочно улыбнулся, так что у большинства участников встречи приятно защекотало в области желудка.

Но тут заерзал, привлекая к себе внимание, господин Усачев.

— Позвольте экспромт! — попросил он. — Всего одну Минуточку!

На инфантильном личике проступили пятнышки смущения, особенно заметные в ямочках на щеках. Усачев встал, поднес близко к глазам листок, исписанный крупным школьным почерком и зачитал:

— Ничего себе экспромт, — возразил кто-то. — Про прореху на обоях — это была моя фраза. Как насчет поделиться гонораром?

— Не возражаю, — охотно откликнулся Усачев.

— Мило, — сказал Щукин. — Очень мило. Я бы даже поаплодировал. — Он несколько раз беззвучно хлопнул в ладоши, не вынимая их из рукавов. Зал поддержал овацию.

«Ай да пупсик! — завидовал Толик, аплодируя вместе со всеми. — Пока остальные расслабляются, некоторые делают деньги. Интересно, сколько авторов будет перечислено в выходных данных? Я бы тоже попретендовал на свои пять процентов».

Коровин вместо аплодисментов постучал концом крючка по столу.

— А теперь… — снова начал Щукин. — Или лучше хором? Давайте: три-четыре!

— БАНКЕТ!!! — слились в восторженном вопле несколько десятков голосов.

А может, и не бездарно? — подумал Толик о потраченном дне. На таких условиях он, пожалуй, не имеет ничего против того, чтобы сделать эти собрания ежемесячными.

— Ну, как тебе? — спросил Борис у Анатолия, когда они, влекомые плотной толпой, бок о бок пробирались к банкетному залу.

— Да так… — осторожно ответил тот. — Могло быть и хуже. Хотя непонятно, с чего это вдруг наш кормилец решил закрутить гайки?

— Погоди. Как говаривала, а вернее сказать, певала наша примадонна, «Толя, еще будет»! — предрек Оболенский.

— Думаешь?

— Угу. И тебе советую. Ты только, слышь, громкость чуть убавь. Это у пауков ушей нету, а у нашего брата… — Борис выразительно покосился на спешащего чуть впереди Прокопчика и приблизился к Толику вплотную. — Я вот что думаю. А не планирует ли наш Василий Алибабаевич таким образом плавно прикрыть свой Клондайк? Может, не окупаемся мы или надежд его не оправдываем. Да и как тут окупишься при таких гонорарах? Вот он и решил свое меценатство спустить на тормозах. А те шедевры на заданную тему, что мыс тобой по инерции еще накропаем, нам же самим придется куда-нибудь пристраивать. И получит он в итоге ту же агитацию, но забесплатно.