Олег Овчинников - Арахно. В коконе смерти

— Вряд ли, — понизив голос до предела слышимости, возразил Толик. — Как только наши раскусят фишку, они со злости на бедных паучков такой ушат помоев выльют! Ты представляешь?

— Многие и сейчас пишут такое, что просто… Э-эх! — вздохнул Борис. — Ладно уж, пришпорим лошадей, поручик. А то сытый голодному, сам знаешь, не что?

— Глаз не выклюет, корнет?

— Да будет так! — провозгласил лже-Борис.

— Да не испугался я! — Разве?

— Да… как сказать… В общем, конечно, испугался, но это был не простой страх высоты или там водобоязнь.

— А что же?

— Ах-х-х-х!-Антон уронил локти на округлый край стола и остервенело впился пальцами в непослушные вихры над ушами, потащил в разные стороны. Тянул, вроде, волосы, а получалось — время.

— Перестань зажиматься! Говори как есть.

— Как есть… — ему было трудно привести в порядок мысли, облечь их в слова, он никогда раньше не пытался обсуждать свои проблемы с кем-нибудь еще. Да и с самим собой, положа руку на сердце, тоже не пытался. Как тут объяснишь… — Ну вот смотри. Тебе, когда ты на вертолет взлетающий забираешься, бывает страшно? — Бывает, — его собеседник вскинул широкие плечи.

— Бывает, — удовлетворенно повторил Антон. — Тем не менее ты за стойку цепляешься, по колесу взбираешься, в кабину запрыгиваешь и все, что там полагается, делаешь, так?

— Так.

— Вот. А теперь представь, что ты, как обычно, вцепился в стойку обеими руками, а подтянуться не получается. То вертолет качнет, то ботинок соскользнет, и еще эти лопасти сверху все давят, давят. А вертолет уже летит, метров пятнадцать — двадцать набрал, и вот ты думаешь про себя: «А, черт!» и смотришь вниз, себе под ноги, а там… — Он запнулся.

— Что?

— Небо, — выпалил Антон и тут же сник, как будто только что огласил собственный смертный приговор.

— В смысле?

— Перевернутое, — выдавил он из себя, точно поставил подпись под добровольным отказом от апелляции.

— А-а. — К удивлению Антона, его признание, кажется, ни в малой степени не смутило собеседника, который расслабленно откинулся на высокую спинку плетеного кресла и хрустнул пальцами. «Какие они у него большие и сильные», — не ко времени восхитился Антон. — У меня было такое однажды. Кажется, в Риме. Только там было не небо, а… озеро.

— Правда? — с надеждой, в которой страшно признаваться, спросил Антон, думая про себя: только бы не заплакать. Никто и никогда еще не понимал его настолько хорошо.

— Конечно! После этого меня три дня отпаивали «Кьянти» в гостиничном номере. А я закатывал глаза, смахивал со лба повязку с компрессом и говорил слабым голосом, — актер сверкнул белками, изображая умирающего, и простонал: — Уберите чаек! Пожалуйста, уберите ВСЕХ чаек! — Он снова заглянул в глаза Антона, глубоко, до самой души, и рассмеялся. — А, каково? ВСЕХ чаек!

— А я… А я… — Антон чувствовал себя слишком взволнованным, чтобы продолжать.

— Успокойтесь, друг мой, — актер потянулся через стол и легонько коснулся ладонью руки Антона. — В жизни каждого из нас порой случаются моменты, когда… О! Кстати, вот и официант!

К их столику неслышной походкой приблизился невысокий стройный брюнет в черных брюках, бабочке и жилетке поверх белой блузы. В правой руке он держал поднос с двумя тарелками, одна из которых была накрыта сверкающим колпаком из хромированной стали. Накрытое блюдо он с преувеличенным поклоном поставил перед Жан-Полем, затем стремительно обошел столик по кругу, встал за спиной Антона, и на крахмальной скатерти возникла широкая тарелка, в центре которой возвышалась жестяная банка со схематично изображенной буренкой на боку и острозубыми следами недавнего вскрытия. «Что ж они консервным ножом-то? — усмехнулся про себя Антон. — Надо было простым лезвием, широкой частью — и по стеночке, по стеночке, чтоб без зазубрин. А еще говорят: Франция!» Официант положил слева от тарелки гнутую алюминиевую вилку, тремя сохранившимися зубцами вниз, пожелал всем приятного аппетита и удалился. Жан-Поль приоткрыл колпак на чуть-чуть со своей стороны, так что отраженный солнечный лучик брызнул прямо в глаза Антону, подвигал большим носом над облачком ароматного пара и снова накрыл блюдо.

— М-м-м-м. Пусть еще немного подождут. — Он пошевелил пухлыми губами и с интересом взглянул на тарелку Антона.

— Угощайся, — осторожно предложил тот. Предложение прозвучало невнятно: кажется, его слюнные железы по-стахановски решили выработать месячную норму за пару минут.