Олег Овчинников - Арахно. В коконе смерти

Он в сердцах зашвырнул паука в пакет, рухнул на стул и стал, кажется, ниже ростом.

— Если вы чего-то не знаете, — гораздо спокойнее заговорил он, — или сомневаетесь, лучше спросить у специалиста. Хотя бы у меня. При личной встрече или по телефону. В общем, вывод, который я сделал, таков: короткий спецкурс по теме «паукообразные» не повредит ни одному из вас. И нечего перемигиваться! Да, спецкурс. А если понадобится, проведу и зачет. Так что лучше записывайте основные тезисы, если не надеетесь на память.

Буквально его совет восприняла лишь одна девушка из команды художников-дизайнеров, брюнетка с приятной фигурой, но чересчур выдающимся носом. Достала из сумочки блокнот, примостила себе на колени и ссутулилась над ними с занесенным карандашом в руке.

Остальные обменялись задумчивыми взглядами и понадеялись на память.

— А… можно сразу вопрос? — подал реплику с места незнакомый Анатолию мужчина с по-детски округлым лицом и школьной привычкой тянуть руку, задавая вопрос.

— Пожалуйста, господин Усачев.

— Меня всегда интересовало, как зимуют пауки.

— А у реки! — первым отреагировал Боря.

— В скорлупе, — машинально ответил Толик. И, смутившись, добавил: — Из-под ореха.

— В гамаке из паутины! — улыбнувшись, предположил Самойлов.

А Прокопчик и турбореалист П.. .шкин одновременно гаркнули:

— Раком!

Выдвигались и другие версии. Поучаствовала в обсуждении даже всегда молчаливая секретарша Корина. Сказала:

— В горшочных цветках. — Поправилась: — То есть в цветочных горшках. — Махнула рукой: — И так и так хорошо…

Лишь неизменно солидный Семен ответил честно:

— Понятия не имею, где и как они зимуют. По мне — хоть на Проксиме Центавра. Меня больше интересует, как они спариваются.

— Вы удивитесь, — манерно подперла подбородок поэтесса Кукушкина. — Парами!

Короче говоря, каждый из присутствующих постарался, как мог, снять напряжение.

— Спасибо, — расцвел загадочной улыбкой Усачев. — Это все, что мне хотелось узнать.

— Ну, все отшутились? — добродушно осведомился Щукин. — Хорошо. Теперь, если позволите, поговорим серьезно.

Он встал и потянул за нижний край закрепленного на стене рулона, который, развернувшись, оказался большим прямоугольным плакатом и полностью закрыл собой дверцу вожделенного сейфа. Однако разочарованный вздох у Анатолия вызвало не это.

На плакате с красочной и немного пугающей анатомической достоверностью был изображен разрезанный на две примерно равные части паук.

«Вот только лекции по энтомологии нам не хватало!» — с выражением подумал Толик и, вглядевшись в лица соседей, понял, что не оригинален. Особенно выразительной получилась гримаса Клары Кукушкиной. Как и следовало ожидать, при виде распиленных пополам и для наглядности раскрашенных в яркие цвета внутренних органов паука маргинальная поэтесса не сумела скрыть брезгливого отвращения. Зато сидящего рядом Ника увиденное явно взбодрило, он подался вперед и сощурил, насколько хватило век, выпирающие глазищи. Ноздри его затрепетали как крылья ворона, почуявшего расчлененку.

Бесстрастными остались лишь секретарши Щукина. Златовласка, в задумчивости закусившая позолоченный ноготь и глядящая на плакат снизу вверх, выглядела особенно обворожительно.

— Тезис первый и основной. Рекомендую записать заглавными буквами, — объявил Щукин, и длинноносая брюнетка принялась быстро строчить что-то в своем блокноте, опережая оратора. — ПАУКИ — НЕ НАСЕКОМЫЕ! Странно и печально, что не до каждого из вас я сумел донести эту простую мысль во время нашей предыдущей встречи. Впредь постарайтесь быть внимательнее. Мне повторить или на этот раз вы запомнили?

— Да ладно, — в большинстве своем отреагировала публика. — Чего там! Не стоит…

— Тогда давайте-ка вы сами. Да, да, повторите, пожалуйста. Нет, если можно, все вместе и одновременно. Постойте, я скомандую. Три-четыре!

— ПАУКИ — НЕ НАСЕКОМЫЕ!

Звонкий тенор Толика влился в сумбур многоголосого хора, в то время как любопытствующий взгляд его был прикован к Коровину. Неужели повторит вместе со всеми? Как пионер на линейке? Хором? Впрочем, ответа Толик так и не узнал. Нобелевский лауреат, хотя и шевелил тонкими губами, отвернувшись к окну, но, кажется, невпопад, нес какую-то отсебятину, отстраненный и непроницаемый, точно Галилео Галилей на суде инквизиторов. «Вы можете сжечь мои книги, — мнилось Толику в его взгляде. — Можете поставить меня на колени и заставить отречься… Но вам никогда не увидеть, как клево все-таки она вертится!»