Сергей Палий - Изнанка

— Да… — пробормотал Валера. — Лучше уж — витраж вдребезги, и с одиннадцатого этажа…

— С какого еще этажа? — рассеянно спросил пропитанный вонью кандидат наук. — Теперь, если в Городе на траве самоубийством покончил, то и в реальности кирдык тебе. Только контора Справедливости не очень-то поощряет это дело. Оно и понятно, ты тут вены в ванночке порешил, а в Центре — трупик. Убирать кто будет? Хотя, как ни странно, процент суицидников очень невысок. — Он помолчал, энергично поскреб когтем темечко.

«Вши, что ли?.. — с содроганием подумал Валера. — Не-е. Тут и вшей не бывает, поди…»

Старикан тем временем перестал чесаться и, пригладив похожие на паклю волосы, продолжил лекцию:

— Ученые-то головы ломали, как социальные модели наладить, войны прекратить, бедным помочь. И тут появляется добренький эс, и выходит, что ничего и делать-то не надо — спи себе на здоровье и тешься негой в справедливых и безмятежных снах. Видимо, людям и впрямь халявы не хватало в жизни… А здесь что? Вовремя сажай да не топчи попусту — вот и все правила. Этакая сублимация общества.

Чем больше Рысцов представлял себе этот мир, тем сильнее дрожь пробирала его, касаясь позвоночника и внутренностей.

— Нам, оказывается, мил-человек, чтобы начать деградировать, хватило одной нелепой случайности мироздания и одной сумасшедшей девицы, — подбил бомж с научной степенью.

— Так что там с мельниками и сеятелями?

— Саженцами, — поправил старикан. — Чтобы травку посадить, нужны семена. Их добывают из так называемой породы, которую можно раздобыть в хранилищах, что находятся за городом, километрах в двадцати — этакие здоровенные баки. Очередные причуды эса… Да-альше… Ходоки, значит, носят породу на мельницы, где мельники просеивают ее и выбирают из грязной жижи семена.

— Зерна от плевел сепарируют…

— Во-во, похоже. Оставшийся после просеивания жмых ходоки несут обратно в хранилища, где тот постепенно превращается в породу. Колечко замкнулось… Ну а готовые семена уже выдаются саженцам, которые укладывают их в поры асфальта. Такие дела.

— Бред.

— Причуды эса. Людям нравится.

— Хорошо, — настырно мотнул головой Рысцов. — А как же насчет других аспектов жизни? Образование, культура, искусство, развлечения, в конце концов!

— Образование, трудовая книжка и пенсия — это табель. Все учитывается… Я уже говорил тебе. Искусство… Кому оно здесь нужно — искусство. Оно призвано отражать жизнь. А тут что отражать? Нет, ну есть, конечно, и художники, и литераторы, и скульптурам работы хватает — города-то украшать надо. Но функция зеркала у искусства в этом мире атрофируется потихоньку, становится нерентабельной и просто ненужной. Держится пока на силе инерции. А для культуры — рановато еще: за месяц обычаи и традиции не рождаются.

— Быть такого не может! — вскрикнул Валера, но тут же понизил голос. — Это же упадок! Это… это… да так не бывает! Мы даже на стенах пещер углем мамонтов рисовали!

— Рисуй. Никто не запрещает. Хоть мамонтов, хоть гравилеты с турбонаддувом… И кстати, предки наши далеко не всегда пользовались углем.

— Ну а развлечения, — не сдавался Рысцов. — С хлебом понятно — задаром в магазинах дают. Безопасность тоже вроде как гарантирована. Я готов предположить даже, что потребность к творчеству и самореализации приглушена… Но зрелища-то? Как с ними? Может, Кристина мать ее Николаевна и Колизей построила?

При упоминании о Больбинской бомжик как-то съежился и поник. Но все же ответил:

— Есть зрелища, мил-человек, есть. До Рима, конечно, не дотягивают, но в своем роде… Каждой эпохе — своя арена. Верно?

— И что же… здесь?

— Лабиринты изнанников.

— Каких еще изгнанников? — не расслышал Рысцов.

— Изнанников. Людей, рожденных изнанкой, — уточнил бомж.

Валера оцепенел, воззрился на бомжа.

— Вот даже до чего дошло, — наконец выдавил он. — Эс начал воспроизводство человека…

— Ну, если быть точным, это не совсем люди, — шмыгнул носом кандидат наук. — Скорее… э-э… существа. Вроде как две руки, две ноги из плоти, но, как утверждают, неодушевленные. Страшненькие такие, я… в общем, видел однажды. С-пространство… э-э… разглядело нас под каким-то противоестественным углом и принялось переиначивать на свой лад.

— И… что с этими… лабиринтами? — Рысцова все сильнее сдавливало изнутри знакомое предчувствие сшиза.

— Огромные многоуровневые каскады из стекла, заполненные всяким хламом и декорациями. По одному в каждом городе на траве. Специально обученные отряды отлавливают изнанников в подземных катакомбах, куда они иногда выбираются, и запускают их в такой лабиринт. Эти твари дико не любят солнечного света — поначалу беснуются, мечутся, стараются забиться в угол, но стены и перекрытия прозрачные, деваться некуда. Через несколько дней успокаиваются более-менее, устраивают в каком-нибудь углу логово. И тогда в лабиринт запускают группу людей.