Стивен Бакстер - «Мэйфлауэр-2»

Девушки, высокие тонкие девушки с темными глазами: по мере того, как мелькали поколения, все больше их бегало по коридору, строило глазки мускулистым парням, драившим стены, качало детей на коленях. Это напоминало мультфильм: высокие и приземистые Лоры, худенькие и полные, счастливые и печальные.

Вероятно, это естественный отбор превращал людей в копии виртуальных изображений. Они взывали к его остывшему сердцу: если Старейшина так любил эту женщину, следовало выбрать жену, хотя бы отдаленно похожую на нее, и надеяться завоевать его расположение, родив таких же изящных дочерей.

Русель был одновременно тронут и приведен в смятение. Пусть делают, что им вздумается, сказал он себе, лишь бы выполняли свою работу.

Между тем оказалось, что по ту сторону баррикады Автарки и их долгоживущие потомки не вымерли, как рассчитывал Русель. Они существовали, интенсивно скрещивались, и продолжительность их жизни постепенно увеличивалась.

В их ситуации это естественно, размышлял Русель. В замкнутом пространстве просто не хватило бы места для растущего населения. Следовательно, наилучшим способом сохранения и передачи наследственной информации — единственного, ради чего существовали люди, — было увеличение продолжительности жизни ее носителей. Взрослые жили веками, для немногочисленных отпрысков детство длилось десятки лет. Руселю эти создания с пустыми глазами и их иссохшие, похожие на старичков дети казались особенно отвратительными. Но он по-прежнему не мог заставить себя избавиться от них. Возможно, он видел в них искаженное подобие себя самого.

Лишь одна тенденция среди жителей Корабля оставалась постоянной. Смертные по обе стороны барьера явно тупели.

С течением времени — из страха перед появлением нового Хилина в детях подавлялись всякие зачатки интеллектуального развития — становилось ясно, что отбор ведет к вырождению. Среда обитания Автарков еще менее стимулировала умственную деятельность, и, несмотря на длительность своего жизненного цикла, они еще быстрее избавлялись от ее груза — думать было скучно.

Однако смертные обеспечивали функционирование Корабля, а их связи, все больше напоминавшие спаривание животных, тщательно регулировались генетическими правилами. Это озадачивало Руселя: ведь было очевидно, что люди уже совершенно не понимали, зачем выполняют эти странные вещи.

Он заметил, что для женщин наиболее привлекательными являлись те, кто с особенным усердием тер палубу или отказывался от браков с родственниками. В этом был какой-то смысл: в конце концов, возможность угодить живому богу-Старейшине давала преимущества, ее стоило продемонстрировать окружающим и передать потомству.

Русель копил в памяти подобные наблюдения и выводы. Но сейчас его гораздо больше, чем население Корабля, интересовало то, что происходило снаружи.

Старейшина буквально слился с Кораблем, оборудование теперь служило ему вместо отказавшей нервной системы. Он плыл вместе с Кораблем по межгалактическому течению, чувствовал шуршание частичек темной материи, заглатываемой его двигателями, ощущал слабые прикосновения магнитных полей. Пространство между галактиками оказалось вовсе не такой пустыней, как он себе представлял. Пустоты не существовало. Русель понял, что космос заполнен сложным переплетением нитей темной материи, протянувшимся по всей Вселенной, и галактики запутались в этой сетке, словно светляки. Он научился распознавать течения и рифы в море темной материи, которую жадно поглощала гравитационная яма Корабля.

Русель остался один на один с галактиками и своим сознанием.

Один-единственный раз, паря во тьме, он уловил чужой сигнал. Зов был холодным и ясным, словно звук трубы, и эхо его огласило бесконечную космическую ночь. Он исходил не от людей.

Русель прислушивался тысячу лет, но больше не услышал ничего подобного.

К нему заявилась Андрес.

— Оставь меня в покое, старая мегера, — буркнул он.

— С превеликим удовольствием сделала бы это, поверь мне, — огрызнулась она. — Но у тебя возникла проблема, Русель. Ты должен выйти из своей проклятой клетки и уладить ее.

Он ясно видел ее лицо и истонченную, гладкую кожу. Вместо остального тела в воздухе плавало какое-то пятно неопределенных очертаний. Разумеется, все это не имело никакого значения.

— Что за проблема?

— Со смертными. Что же еще? Остальное совершенно неважно. Тебе нужно выйти и посмотреть.