Владимир Колотенко - Тебе и Огню

При чём тут Жора?

- ...как свеча, - говорю я.

Кончилась власть Жоры! Король умер...

- ...даже как порох, - говорю я, - пшшшть! Ты видела, как горит порох одним стремительным смертельным звуком - пшшшть... Слышала?.. Углился, углился... Наконец, в конец обуглился... До кости! А затем и кости...

И чтобы отвлечься от жажды власти, я седлаю Жориного коня.

- Крест, - говорю я, - в этом обугливании здорово ему помог! Не то бы кости ещё б тлели и тлели... В этом мировом пепелище. Крест же поддал Жоре жару. Как масла в огонь. По телику долго демонстрировали эту жаркую мощь креста. Ну, естественно, и Жору показывали... По всем каналам! Крупный план... Глаза, лоб, нос, уши, рот... Крупным планом... Гримасу рта... Видимо, Жоре уже было больно улыбаться... Гримаса боли... Искажённое болью лицо выглядело жутковато.

Не хотел бы я сейчас видеть себя таким в зеркале - гримаса боли...

- Что же касается глаз, - говорю я, - синих, как космическая бездна, Жориных глаз... Они - плакали... Слёзы катились...

Я не могу рассказывать это без слёз.

- ...слёзы катились по испачканным дымом щекам чистыми струйками и, шипя, падали в пекло костра... Как уж звукооператорам удалось уловить этот шёпот умирающих слёз одному богу известно, но их едва слышимый крик был расслышан всем миром... Среди зловеще трескучего говорка костерца...

Я даже стаскиваю с себя свитер - жара!..

- Brevis vitae Istmus (Краток миг жизни, - лат.), - тихо произнёс тогда Папа. Юра тоже что-то шептал... Как молитву. На своей точной латыни. То ли si vis me flere, dolendum est primum ipsi tibi (Если ты хочешь, чтобы я плакал, ты должен прежде всего сам испытать боль), то ли hic mortui vivunt, hic muti loguuntur (Здесь мёртвые живут, здесь немые говорят, - лат.).

По шевелению губ я не смог разобрать.

То ли nec vixit male, qui natus moriensque fefelit (Не худо прожил жизнь тот, кто безвестным родился и умер, - лат.).

Да, да, кажется именно это «не худо» шептали Юрины губы: vixit male... vixit male...

Этим «vixit male» Юра как бы упрекал Жору за его яркую жизнь, за этот крест и костёр... И ещё я видел, как Юрины губы немо произносили одно только имя - Гермес... Гермес...

Король умер...

- Что Юля, Аня, Наталья, - спрашивает Лена, - они что?..

- Лёсик, - говорю я, - маячил столбом, молчал, сквозь прищуренные веки наблюдая за происходящим, ни единым движением не выдавая ни единого своего желания. Аня куталась в какой-то платок, хотя жара была адская, а Юля... Юля молилась.

- А Наталья?

Молчала.

- У Ушкова даже через стёкла очков было видно, как горели глаза.

Ну и не мог же я следить там за всеми.

- Затем - руки, - говорю я, - кисти рук... крупным планом... Гвозди... Казалось, будто даже гвозди, даже эти сизые кованные гвозди, осознав свою вину перед Жорой, сжалясь пламенем костра, стали мягче и податливее, предоставляя Жориным кистям хоть какую-то степень свободы...

- Рест... На сегодня достаточно... Ладно?..

- Ладно...

- Ты зря снял свой свитер.

Да уж... пожалуй...

- Накинь хоть халат. Хочешь выпить?

- Угу...

Ладно то ладно, думаю я, но мне и самому уже давно хочется с Жорой покончить. С Жорой... С Иудой... Особенно с Иудой, с Папой... Ну и с этими швондерами и шариковыми, штепами и швецами, шапарями и шпоньками, скрепками и булавками... Со всем этим гнилым затхлым подлым умирающим миром... Со всем этим барахлом...

Я понимаю: вечер пропал. Так и добьём же его уже... До дна! Наповал!

- Вон он весь тут, - говорю я почти шёпотом, - Жора... в ящике стола. Хочешь полюбоваться?

Лена не понимает.

- Выдвини ящик-то.

Лена встаёт и уходит от стола подальше. Я подхожу, выдвигаю ящик, беру коробочку из-под монпансье, затем беру полиэтиленовый пакетик, в котором хранится то, что осталось от Жоры - небольшой алмазик, размером с горошину...

- Вот, - говорю я, добыв из пакета тусклую горошину и поднося её Лене на ладони, - вот и весь тебе Жора. Нравится?

Всё, что осталось от короля...

Лена прикрыв лицо обеими руками, словно защищаясь от удара, всё же косит глазом сквозь растопыренные пальцы.

- На, - говорю я, - не бойся. Знаешь сколько он весит?

Лена, ошеломлённая, молчит.

- Ровно карат, - говорю я, - тютелька в тютельку. Все остальные весят на голову меньше.

- На какую голову?

- На любую другую, - говорю я, - кто чего стоит, столько и весит. Но на голову меньше Жоры.

Я подхожу к Лене поближе, ссыпаю все зёрнышки в кулёк, оставляю только Жорино. Зерно!..

- Видишь, - говорю я, - это - сапфир! Вот и весь тебе Жора!

Лена опускается в кресло, долго молчит.

- Жора, - говорю я, - это наша Жанна д'Арк.

- Я тоже об этом подумала, - говорит Лена.