Сергей Волков: Год французской любви

За минувшие со дня основания пионерской организации годы "дети рабочих" все больше и больше накапливали в себе острую неприязнь ко всякого рода официозу, мероприятиям разным, а тут ещё отцы и старшие братья чуть не все поголовно - сидельцы, привезшие с зон и "химий" неписаный закон: кто сотрудничает с администрацией, тот - сука. Не в смысле - самка собаки, а в смысле - ссучившийся индивид.

В нашем четвертом "а" пацанов, знакомых с подобной выкладкой не понаслышке, а непосредственно из первых рук, было немало. Понятное дело, они-то, этакий актив класса наоборот, и были "крутыми", а остальные звались "чушками". Не куришь? Не ругаешься матом? Учишься хорошо? Значит - чушок...

Я чушком быть не хотел, и поэтому изо всех сил старался "выбиться в люди". Курил. Дрался. Портфели ни за кем из актива наоборот не носил (чушки - носили). Но - прокололся, став председателем. Значит - приблизился к администрации. С этого все и началось...

Апрель. Весна в самом соку. Все течет, все изменяется, сугробы почернели, осели, покрылись тонкой и блестящей корочкой льда, ажурной, точно кружево. Если полоснуть по такому сугробу прутом или палкой какой-нибудь, все это ледяное кружево с еле слышным шорохом и едва уловимым для уха звоном обрушиться, и на мгновение станет жалко, что ты совершил такое, чего исправить, восстановить уже невозможно...

Солнце заливает весь город своим яростным светом, точно оно с ума сошло, безжалостно растапливает снег, высвечивает, вытаивает, выплавляет из него всю дрянь, весь мусор, всю грязь, что накопилась за долгую зиму в сугробах. Но вот удивительное дело - под палящими лучами никчемные, а то и откровенно отвратные вещи выглядят совсем по иному, и пацанва радостно собирает в карманы вытаявшие пуговицы, ключи, ржавые гайки, гвозди, какие-то обломки, шпильки, расчески и прочую дребедень. Потом, дома, все это богатство будет безжалостно извлечено из грязных продырявленных карманов и выброшено под канючание и вопли оскорбленных сборщиков, а на завтра все пойдет с начало, ибо поисковый азарт - штука великая и разуму не поддающаяся.

Отдельная тема в апреле - вода. Ручьи и чуть не целые реки её, текущие по щербатым улицам и ухабистым дворам Средневолжска, манят к себе, влекут, и влечение это сродни тому, что двигало Колумбом, когда тот снаряжал свои каравеллы.

Старыми ножами из щепок, веток, досок, палок выстругиваются цыпкастыми пацановскими руками по всему городу корабли и кораблики, и вот уже несутся по мутным, в бензиновых разводах, "рекам" флотилии гордых парусников, а в необъятных "морях" меж полузатонувших окурков и всякого сора происходят морские баталии, окруженные разлетающимися окрест брызгами и сопровождаемые дружным хлюпанием простуженных носов.

Однако плавания "вокруг дома" и экспедиции "до гастронома" - не для настоящих моряков. Настоящим морякам подавай кругосветку, подавай шаткую палубу под ноги и северный ветер, ох нет, норд-вест в лицо! Риск подавай! Чтоб все взаправду, как в кино и в книгах!

Настоящие моряки в Средневолжске собираются позади городской бани. Там, на дне небольшого овражка, заваленного всяким сором, досками, остовами машин, какими-то ржавыми железными бочками и прочими отходами людской жизнедеятельности, в апреле, когда Волга ещё скована льдом, разливается настоящее море. Ну, озеро. Озерцо. Пруд. Лужа...

Лужа-то лужа, а вот глубина её, особенно в середине, метра три, между прочим, так что все действительно по настоящему, как в кино.

Если ты решил податься в мореманы, первым делом нужно обзавестись командой. Команда - это ещё один человек, как правило, потому как втроем плавать тяжко, третий всегда лишний, так уж заведено в этом мире.

Потом - плот. Самый лучший плот для двоих юных корсаров - деревянный блин от кабельной катушки, держит идеально, сколачивать ничего не надо, да и устойчив. Более-менее...

Не знаю, может я какой-то особенный, может урод или придурок, но для меня каждое плавание или морской бой в нашем овраге заканчивался всегда одинаково. Да, именно так - костром в подвале соседнего недостроенного дома, сушащимися штанами и свитером (куртки мы всегда снимали перед плаванием) и легким насморком.

В апреле того, странного и зловещего года, когда все прогрессивное человечество готовилось к великому празднику дружбы и спорта, а все непрогрессивное - этот праздник байкотировало, когда "державный бровеносец в потемках" ещё был достаточно крепок для того, что бы самостоятельно всходить на трибуну, но уже достаточно в маразме для того, чтобы годом раньше отправить ограниченный контингент наших пацанов погибать за весь соцлагерь в богом забытый Чуркестан, когда Высоцкий, уже неизлечимо больной, репетировал в далекой Москве "Гамлета", и когда все готовились к празднованию сто десятой годовщины со дня рождения человека, которого так и не похоронили, словом, в апреле восьмидесятого, я, в очередной раз провалившись в мутную воду нашего "моря", слишком долго проваландался в ней, и заболел "по серьезному".