Роберт Хайнлайн: Нить жизни

Мрачный репортер ухмыльнулся.

— Я подловил вас, док. Если то, что вы сказали о народе как о лозе из розовых червей, — правда, вы не можете назвать дату рождения, так как связь с народом продолжается за момент рождения. Ваш электрический проводник через мать доходит до самых отдаленных предков человека.

Пинеро просиял.

— Совершенно верно, мой друг, и весьма разумно. Но вы завели аналогию уж слишком далеко. Это делается не совсем так, как измеряется длина электрического проводника. В каком-то смысле это скорее похоже на измерение длины некоего длинного коридора путем улавливания эха, отраженного от его дальнего конца. При рождении в коридоре происходит своеобразный поворот, и с помощью соответствующей настройки я могу зафиксировать эхо от этого поворота. Существует только один случай, при котором я не могу получить точного отсчета: когда женщина носит в себе ребенка, я не в состоянии отделить линию ее жизни от линии младенца.

— Ну а теперь покажите, как это делается.

— С удовольствием, мой дорогой друг.

— Что, Люк, попался! — заметил кто-то.

— А я и не прочь. Что нужно делать?

— Сначала напишите на листке дату собственного рождения и отдайте его кому-нибудь из ваших коллег.

Люк сделал то, о чем его попросили.

— А теперь что?

— Снимите верхнюю одежду и станьте на эти весы. Скажите, были вы когда-нибудь намного худее или толще, чем сейчас? Нет? Сколько вы весили при рождении? Десять фунтов? Прекрасный крепкий мальчуган.

— К чему вся эта болтовня?

— Я пытаюсь примерно оценить среднее поперечное сечение нашего длинного розового проводника, мой дорогой Люк. Ну а теперь не угодно ли сесть вот сюда? Возьмите этот электрод в рот. Нет, нет, вас не ударит током: напряжение очень низкое, меньше одного микровольта, но мне нужен хороший контакт.

Доктор отошел от него и направился за аппарат. Там он, перед тем как взяться за рукоятки управления, набросил на голову накидку. Некоторые циферблаты ожили, из машины донесся низкий гул. Затем гудение прекратилось, и доктор вынырнул из своего укрытия.

— У меня получился какой-то день в феврале двенадцатого года. У кого бумажка с датой?

Листок был извлечен на свет и развернут. Его держатель прочел:

— 22 февраля 1912 года.

Несколько человек заговорили наперебой.

— Проверите меня, док.

— Сначала меня, док: я сирота и хочу знать…

— А что, док? Устройте нам этакое небольшое показательное шоу.

Пинеро, не переставая улыбаться, исполнял их просьбы, ныряя под накидку и обратно, как суслик из норы. Когда у всех в руках оказалось по листку, подтверждающему безошибочность ответов доктора, наступило долгое молчание, прерванное Люком.

— Как насчет предсказаний дня смерти, Пинеро? Не покажете ли нам и это?

— Если хотите. Кто согласен попробовать?

Ответа не последовало. Некоторые стали подталкивать вперед Люка.

— Давай, давай, умник. Сам ведь напросился.

Он дал усадить себя в кресло. Пинеро переключил несколько тумблеров, потом нырнул под накидку. Когда гудение прекратилось, он вновь появился перед ними, бодро потирая руки.

— Ну, вот и все, что я хотел вам показать, мальчики. Хватит вам для репортажа?

— Эй, а как насчет предсказания? Когда Люк получит свои «тридцать»? [1] «Тридцать» — термин, берущий свое начало с ранних дней телеграфа, когда телеграфисты знаком XXX отмечали конец сообщения. Потом этот термин вошел в жаргон газетчиков, означая конец статьи. Иногда его употребляют в смысле «смерть». — Примеч. пер.

Люк посмотрел доктору прямо в глаза.

— Да, что там у вас получилось? Каков ваш ответ?

Пинеро выглядел явно огорченным.

— Джентльмены, вы меня удивляете. Я даю такую информацию за деньги. Кроме того, это профессиональная тайна. Я никогда не сообщаю ее никому, кроме клиента, который ко мне обратился.

— Я не против. Валяйте, скажите им.

— Я очень сожалею, но я вынужден отказаться. Я соглашался только показать вам, как это делается, но не говорить о результате.

Люк раздавил ногой окурок сигареты.

— Это надувательство, ребята. Он, наверное, разузнал о возрасте каждого репортера в городе, чтобы быть готовым к встрече с нами. Это гроша ломаного не стоит.

Пинеро с грустью посмотрел на него

— Вы женаты, мой друг?

— Нет.

— У вас есть кто-нибудь, кто зависел бы от вас? Какой-нибудь родственник?

— Нет, а что такое? Вы хотите усыновить меня?

Пинеро печально покачал головой.

— Мне очень жаль вас, мой дорогой Люк. Вы умрете до завтрашнего дня.