В. Бирюк - Расстрижонка

Упокой, господи, душу светлую. Душу моей спасительности Варвары.

В ходе нашей возни лодочка черпанула воды — пришлось выливать. Конец верёвки привязать не к чему — пришлось держать одной рукой. Тут метрах в шести за кормой взметнулся фонтан воды. А говорят — киты в Москва-реке не водятся. Кашалотихи зубастые. Фонтан по-брызгал, по-вопил неразборчиво. И вернулся в прежнее подводное состояние. Более менее энтропийное.

Главным анти-энтропийным средством во Вселенной является жизнь. Если энтропия побеждает, то жизнь — погибает. Это неизбежно, но не так уж сразу. Сначала — помучиться. Пришлось подтягивать экс-княгиню к корме и вытаскивать на воздух за ошейник. Она пыталась вздохнуть, её рвало и выворачивало в моих руках. Хорошо — не в лодку. Завязал хороший узел вторым концом верёвки на ошейнике, посмотрел внимательно в мокрое, побагровевшее от удушья, лицо:

– Вот, Софочка, эк тебя выворачивает. А меня так — от твоей лжи. Теперь ты меня понимаешь?

Ответа не последовало — она пыталась дышать. Но я особо и не настаивал. Отпустил конец верёвки, который за ошейник и подтянул другой, который на лодыжке. Такая, знаете ли, петля получилась. С включением корректируемого субъекта в замкнутый контур промывания. Ещё вовсе не килевание. Так, «закормование». В смысле: плещется за кормой.

Крепкая бабёнка: весной вода в Москва-реке довольно мутная, видимость метр — полтора. В этом слое я видел, как она яростно пыталась сбить петлю с лодыжки, как выворачивала голову, изгибалась всем телом, чтобы добраться зубами до верёвки на ошейнике. Я, явно, недооценил её гимнастические способности. И переоценил интеллектуальные: системы с двукратным резервированием разрушаются значительно тяжелее, чем одинарные.

Кстати, что люди, в ходе килевания на британском королевском флоте, умирали — слышал. А вот про то, чтобы освобождались в подводном состоянии — нет.

Как бы не перестараться. Сколько же мы в тот раз Варвару купали…?

Скучно. Греблей не займёшься — надо секунды считать. Уже пора? Уже вынимать?

Как я теперь понимаю хозяек с бисквитами! Когда нельзя открыть и заглянуть. Потому что оно поднимается, поднимается… а тут раз — температура упала. И всё падает. В смысле — садится. «Всё падает» при падении температуры — не у бисквита.

Наверное — сготовилась. Или рано?

Подтянул к корме, вытащил из воды голову. Залилась? Нет, надавал пощёчин — рванула. И где ж она такое… сине-зелёное нашла? До водорослей на дне добралась?

– Врать мне будешь? Слушаться будешь? На вопросы отвечать будешь?

Мычит, кивает, моргает. Выражает полное и абсолютное согласие.

– Ну и молодец. Купайся дальше.

Просто чуть ослабил зажим верёвки в кулаке. И она пошла вытягиваться. Потравил. Работа со шкотами, знаете ли, развивает специфические навыки.

Ах, какой я злой! Ах, какой я жестокий! — Отнюдь. Мне такую… бабенцию в эту душегубку долблёную… или — долбанную? — из воды не вытянуть, перевернёмся. «Что с лодки упало, то в реку попало». И будет оставаться там до ближайшей остановки.

И я занялся греблей. Вырабатывая навыки дыхательной гимнастики у моей спутницы. «Дышите глубже — вы взволнованы». Подышите — перестанете. Волноваться. «Равномерное дыхание — укрепляет понимание».

На каждом гребке, верёвка, зацепленная на корме лодки, натягивалась и её лицо всплывало над водой. Потом верёвка провисала, и Софочка уходила с ноздрями. Кажется, она молилась. За мои производственные успехи. В смысле — чтобы чаще и сильнее. В смысле — веслом грёб.

Я старался. Хотя и не железный.

Через полчаса она выдохлась. Всё чаще недостаточно всплывала. Захватывала ноздрями воду. Захлёбывалась, отфыркивала, билась там. Сначала подумал — актёрничает. Так оно и оказалась. После моего длительного игнорирования её сигнала «сос»… Нет-нет! Это не то что вы подумали! Это из морского дела! Потом около часа держалась нормально. Но вот — выдохлась.

Пришлось приставать к берегу. Думал: почувствует дно под ногами — бегом побежит. Нет, ещё хуже: падает, захлёбывается. Вот же, падла — сильна придуриваться!

Пришлось вытаскивать, откачивать. Костерок сообразить, чайку с сухарём. По мордасам — надавал, чайком — напоил. Сидит у костерка, обсыхает. На огонь смотрит, слёзы по щекам текут.

– Ты чего? В реке пописать не могла? Лишнюю воду в себе сберегаешь? Ну, тогда, плачь.

– За что ты меня так ненавидишь? За то, что я с тобой… что — я сверху? Я… я ж не знала… Ты ж не сказал…