В. Бирюк - Расстрижонка

– Отказаться от жизни, всевышним даденной — грех страшный.

– Тебе ли о грехах плакаться? У тебя вся жизнь — грехи тяжкие, неотмолимые. Одним — больше, одним — меньше. Даже и черти в пекле — на две сковородки разом не посадят.

– С чего это ты меня такой уж окаянной грешницей почитаешь? Ну, бывало… кое-когда. Однако же в церковь во всякое светлое воскресенье хаживала, святое причастие принимала, милостыню нищим и убогим раздавала щедро, на храмы жертвовала… Господь милостив — простит.

– С чего? — Изволь. Родилась ты в роду знатном, в дому богатом. Жила весело, припеваючи. Как сыр в масле каталася. Старшая боярышня! Ни в чём отказу не было. Отец-то, Степан Кучка, поди, души в дочке не чаял?

Её взгляд на мгновение дёрнулся, затуманился. Похоже — я прав, похоже — «згадувала баба як дивкой была». Представилось Софочке её счастливое детство. И — взбесило. Контрастом с нынешней действительностью.

– Да тебе-то что?! Да! Батюшка мне радовался! Баловал! Умницей-разумницей, красавицей писанной называл! Да, он меня — любил! Удостоверился?! Дальше-то чего?

– Ты, Софочка, не кричи на меня, я ж ныне господин тебе. Хозяин души и тела. Довелось мне в эту зиму, там, в моих дебрях лесных, выучится новой манере. Берем, понимаешь ли, человечка ненужного, заводим ему ручонки бестолковые за спину. Вот как у тебя нынче. И молотом или вот, обухом топора, разбиваем локоточек. Дробим, знаешь ли, косточки. Хочешь попробовать?

Отвернулась, молчит, пыхтит рассержено. Холопка гонористая. Дура.

Стоп. Не дура. Игрунья. Манипуляторша. Играет обиду на угрозу. Шажок на пути к равенству. «Скотинка двуногая» может, естественно, обижаться на хозяина — человеческие эмоции от ошейника не умирают. А вот показывать свою обиду — претензия на внимание.

«Ты мои обиды видишь — учитывай».

Так что? Раздробить ей локтевые суставы? Топор-то я у литваков взял.

Я хмыкнул и плеснул веслом. От холодной речной водицы она ахнула, похлопала глазами и губами. Завладев, таким нехитрым способом, вниманием аудитории, продолжил:

– Папенька тебя баловал-лелеял. А ты его, при первой же возможности — предала.

– Нет! Не предавала я его!

Что в этом «задушевном» крике — от правды души, что — от осознаваемой и тщательно скрываемой даже от себя вины, что — от игры на публику, на меня?

Как, всё-таки, проще с электрическим током! Сунул два пальца в розетку — сразу всё понятно.

– Отцу твоему, по приказу Юрия Долгорукого, отрубили голову. Что должна была сделать честная девушка из славного племени вятичей? — Отомстить. За честь, за кровь, за жизнь главы рода. За своего любящего и любимого отца. А ты — от плахи да под венец. Отца ещё и землёй не засыпали, а ты уже фатой накрылась.

Попробую, всё-таки пробить эту стерву. Не своим топором, а её собственным. Не топором, конечно — воспоминанием. Её картинками, её чувствами. Мои-то ей сейчас… до одного места.

– «На свадебный на стол пошёл пирог поминный». А ты так «в замуж» рвалась, что наоборот. Свадебные угощения — на Степановых поминках доедали. Люди говорят: «Свадьба не поминки — можно повторить». Или отложить. Но тебе горело. Помнишь свои клятвенны речи в церкви? «Я клянусь быть с тобой в радости и печали, болезни и здравии, в богатстве и бедности, любить тебя и оберегать наш союз до конца жизни». Ты говорила это сыну убийцы своего отца. Разве на пиру ты не называл свёкра, Долгорукого: милый батюшка? Речи с ним вела — ласковы, взгляды кидала — умильны. Хотя душа твоего — родного! — отца ещё бродила по нашей грешной земле. Каково ей было это видеть и слышать?

– Я не виновата! Я не хотела! Это они! Братья требовали! Кричали, угрожали… Если бы я не пошла — нас бы всех…

– Ага. Так ты, полная исключительно страха и ужаса, отвращения и стенания, смиренно отдала тело своё нежное девичье на растерзание льву рыкающему — князю Андрею? Уподобившись древним христианским девственницам, коих злобные римские язычники бросали к зверям диким в клетки? Не верю, Софочка. Если не перестанешь врать — обблюю с ног до головы. Не корысти ради, не пользы для, а исключительно по воле Пресвятой Богородицы. И помыться не дам. Так и будешь ходить… в лапше на ушах.

Не думаю, что она знакома со словом «лапша». Это блюдо тюркское, на Руси появилось поздно. А макароны вообще — от Потёмкина. Идиомы она не поняла, а вот картинку… чего-то там, плохо пережёванное, на ушах — представила.

– Итак, ты пошла в проститутки… э… в курвы. Начала получать выгоду. От предоставления своей дырки в пользование клиенту. А братцы твои — примерили на себя личины сводников. Ты старалась, зарабатывая себе кусок по-жирнее. И делилась с братцами, выпрашивая им должности по-доходнее. Тут Андрей ушёл на войну. И ты скурвилась окончательно — заблудила с родными братьями.