Здравко Сребров - Роман одного открытия

До высокой площади храма-памятника «Александра Невского» он шел немного сутулясь. Тут улица была крутая, гололедица. Выйдя на площадь, он поднял голову и бросил быстрый взгляд на город, угасавший в нежной паутине электрических огоньков. Не было ни радости, ни скорби в зимнем городском пейзаже. Все притихло, остановилось, почти безжизненно под снежным покровом.

Только ледяная корочка на улицах потрескивала под ногами прохожих, в морозном воздухе трепетало белое сияние снега и тысячи ледяных искр сыпались в сумраке зимнего вечера.

Мутно-оранжевые отблески отражались в неосвещенных окнах казенных зданий, в которых как будто навсегда угасли все признаки жизни.

Молодой человек вдруг тряхнул головой — как будто стремясь отделаться от впечатления. В сущности это не была тишина белой смерти: скорее в городе царило молчание запуганной, угнетенной жизни. Теплые жилы этой жизни может быть пульсировали в глубине — и люди, и вещи имели свою тайну, как засыпанное снегом зерно.

Перед зданием университета молодой человек остановился на секунду. Он всмотрелся во мгле и узнал небольшую оранжевую афишу, прикрепленную к доске.

Не было ли это дрожью нетерпения или радости перед чем-то, что должно случиться — большое, значительное, — что засело глубоко в его душе?

Новая идея, великая мысль могла бы, как дуновение весны, растопить серую картину зимы? Чтобы забили ключом соки новой, пробуждающейся жизни, такой большой и иной, полной свежих сил.

Легкий ветерок трепал афишу. Дым с противоположного дома стлался по земле подобно кошке, подкарауливающей солнечного зайчика.

«Дым стелется низко, — подумал немного рассеянно молодой человек, привыкший раздваивать внимание, — наверное пойдет снег…»

В ту же минуту он заметил черноволосую девушку, которая читала афишу. Над входом горел электрический шар — крупные буквы выступали на свету. Черные волосы девушки поблескивали.

«Волосы, как смола, при вечернем освещении кажутся еще чернее, — мельком подумал молодой человек. — Неведомая весталка, — словно улыбнулась про себя, — огню, который я хотел бы зажечь для людей».

Бессознательно он поправил галстук, взглянул на часы и скрылся в дверях ярко освещенного здания.

11 аудитория университета в этот вечер была битком набита посетителями. В ярко освещенном амфитеатре пестрая публика уже заняла все стулья и скамейки. Кое-где в первых рядах поблескивали лысины или седые волосы видных представителей науки и чиновного мира.

Как всегда, по праву, освященному общественной традицией, они занимали первые места в аудитории. За ними устроились те, которые еще не успели добиться резко разграниченной общественной физиономии — масса слушателей: студенты, студентки, мелкие служащие, неопределенные молодые люди, может быть рабочие, некоторые из них стеснительно оглядывались.

Впереди возвышался подиум с кафедрой влево. В глубине темнели панели, покрытые резьбой в старинном болгарском стиле. Справа спускалось складками тяжелое бархатное драпри. Как раз за ним маленькая дверца очевидно связывала аудиторию с кабинетами и лабораториями.

На большом циферблате стенных часов напротив позолоченные стрелки показывали без пяти семь.

Задние ряды уже начали проявлять нетерпение, когда мягкий, мелодичный звонок огласил аудиторию.

Начиналась научная беседа.

На возвышении у кафедры появился тот самый молодой человек с улицы. Хотя и одетый прилично, он проявлял неуклюжесть в походке и жестах, мучительно стараясь ее скрыть, которая отличает человека умственного труда от светского кавалера.

Вдруг представить себе как выглядит культурный человек почти невозможно. В то время как у примитивного человека внешность очерчивается несколькими грубыми и четкими штрихами, лицо культурного человека изменчиво как пламень. Тонкие оттенки внутренних переживаний в различных случаях меняют не только черты, но и цвет лица. Часто трудно определить даже и цвет глаз.

Молодой человек обладал той внутренней красотой и сосредоточенной серьезностью, почти скорбью, которые захватывают.

Если в выражении лица предопределена судьба человека, как утверждает Бальзак, то в выражении лица молодого человека была та сдержанная, но трагичная напряженность внутренней жизни, в которой кроются необъяснимые вещи.

Докладчик был почти высокого роста, с характерным продолговатым лицом и слегка напрягшимися жилами на хорошо изваянном лбу. Из под изломанной линии бровей смотрели весьма пытливые глаза. Молодой человек улыбнулся, посмотрев на задние ряды аудитории. Он расслышал сказанное там шепотом: