Здравко Сребров - Роман одного открытия

Мне хочется добавить несколько слов о романе. Первая часть вышла, кажется, более пессимистической, чем мне хотелось. Наше время было, а может быть и сейчас продолжает быть тяжелым временем… Что мы знали о будущем? А сейчас мне кажется, что с гор исходит какой-то новый, могучий свет. Восходит заря истины. Сомнение не оставляет меня. Я должен видеть, чтобы поверить…

Сейчас роман, положенный в шкатулку, останется внизу в подземелье виллы. То, о чем я говорю в нем как о действительности, уже переходит в историю. Мир изменяется. А человек останется таким, каким был.

Не знаю куда нужно ехать. Сейчас события сильнее людей. Если возвращусь в мою белую виллу — только о ней тоскую в эту минуту! — продолжу… Что нам готовит завтрашний день, если только он настанет для нас, разумеется?..»

Следовали дата и подпись, которая заставила женщину вздрогнуть от неожиданности.

— Камен Росита! — с глубоким волнением воскликнула она.

— В чем дело? — спросили ее заинтересованные мужчины.

— Да это же… псевдоним моего деда по матери… Писателя и общественного деятеля перед войнами. Мне было лет десять, когда мама рассказывала фантастическую историю о нем, которую, может быть, он поведал в своей книге. Знаю и о вилле. Там, по мнению мамы, исчезла его рукопись, засыпанная в то ужасное время… Знаю что он не мог ее найти, но не сожалел об этом. Он говорил, что ему не хотелось бы возвращаться к тем тяжелым дням… Дед видел зарю нашего чистого и истинного мира, он один из немногих, которые видели…

— Камен Росита? — проговорил черноглазый. — Да, это имя известно в литературе старого мира. Его книги являются редкостью. Он мало писал… Несколько блестящих фрагментов того времени, когда литература и искусство были в упадке.

— Теперь уже для нас, — откликнулся блондин, — эти документы представляют не столько историческую, сколько литературную и психологическую ценность…

— В каком смысле психологическую? — настороженно обернулся к нему черноглазый. — Ты может быть имеешь в виду моральную сторону?

— Да. Совершенно верно… Ничто, никакая ложь не в состоянии уничтожить моральную силу человека. Любой творческий документ из прошлого является в значительной степени документом о нравственном подвиге… В борьбе за правду закладывали много, иногда все… Морально ничтожный человек разве мог понять истину, чтобы ей служить?.. Очень рад, — он взглянул с доброй улыбкой на женщину, — что могу вручить внучке Камена Роситы такую редкую и ценную рукопись… При одном условии…

— Каком? — улыбнулась миндалевидными глазами женщина, прижимая к груди маленькую рукописную книжку.

— Тут, у моря, ты нам прочтешь эту книгу твоего деда… Песня моря и музыка твоего голоса… предвкушаю очарование. Только ты бы могла передать мелодию того далекого мира — ведь ты же говорила, что тоскуешь по прошлому, по тысячам жаждавших душ, которые мечтали о нашей прекрасной жизни… Пусть душа будет мостом между прошлым и настоящим.

Женщина слегка подняла голову и засмотрелась в даль на могучую игру волн.

— Да, это будет чудесно, — с глубоким чувством тихо промолвила она. — Я вижу мудрые, добрые глаза моего деда, которые словно улыбаются мне из прошлого. Пусть эти несколько вечеров, проведенных с его книгой, будут блестящей каплей благодарности миллионам бедных людей прошлого, которые отдали чистейший пламень сердец за нас… за будущее.

На море лилось золото солнечного заката. Накаленная за день терраса испускала мягкую теплоту. Ветер утих. Но по берегу веяло холодком, глухой рокот волн долетал снизу до террасы. Ароматы садов смешивались с острым освежающим запахом вод.

Женщина откинулась на спинку качалки, закуталась в бархатную накидку и углубилась в чтение, прислушиваясь к шепоту моря. Ее глаза скорбно затуманились.

Нельзя сказать, что это произошло в те дни, когда редкие открытия давали первые толчки цивилизации и обещали человеку свободу и полное господство на земле.

Это радостное время восхода ушло вместе со свежестью чувств и чистым утренним восторгом.

Давно уже техника опоясывала стальными поясами оба полушария. Земля стала похожей на яблоко, на котором червяк выточил вдоль и поперек борозды. Кипела металлическая жизнь по ее трем геометрическим измерениям. Как будто роса перестала умывать землю, и она потеряла свежесть, которую в старину называли девственностью…

Конечно, это впечатление получалось при, так сказать, беглом взгляде, брошенном с высоты птичьего полета. Жизнь была все такая же суматошная и суровая. Грязь покрывала дороги как квинтэссенция материи, а болота, сейчас еще более черные, отражали бегущие в небе белые облака.