Марина Дяченко - Vita Nostra. Работа над ошибками [litres с оптимизированной обложкой]

Там, внизу, началось движение – потекла информация. Мелкие проекции смыслов выстроились цепочками, как опилки в поле действия магнита. Кристаллики страха переплавились в символы, вплелись в ткань реальности вокруг Сашки, и она в который раз почувствовала, как меняется изнутри.

Над Торпой завертелся снег, зазвенели, разбиваясь, окна, и рухнуло огромное дерево на линию электропередачи. Погасли огни и полетели искры.

Деревья валились одно за другим, и стонали, выдергивая корни из мерзлой земли. Сугробы вырастали, как волны, за доли секунды. «Скорая помощь», взвыв сиреной на центральной площади, увязла в снегу, будто в ловушке муравьиного льва. Красные и синие огни мигали сквозь вьюгу, и ветер завывал громче, чем все пожарные машины города Торпа.

Сашка кружила над городом, любуясь двумя процессами, идущими одновременно в нескольких измерениях. Торпа погружалась в хаос, из хаоса вырастал порядок высшей пробы, порядок совершенного страха. Бесформенная жизнь обретала четкие очертания. Никогда прежде Сашка не испытывала такой свободной, такой властной эйфории.

Жить – значит быть уязвимым, от кромешного ада отделяет стенка мыльного пузыря… Я дарю вам жизнь, живите. Вы уязвимы, и я напомню. Лед на дороге. Неудачное деление стареющей клетки. Ребенок подбирает с пола таблетку. Слова цепляются друг за друга, выстраиваются, повинуясь великой гармонии Речи…

…И вот уже пациент с инфарктом никогда не дождется врачей. А если бы не метель? А если бы лифт в больнице не застрял между этажами? А если бы…

То, что наполняло ее, сделалось сильнее человеческой оболочки. Сашку завертело, кинуло в штопор, швырнуло в мир со многими измерениями, холодный и сухой, будто сброшенная змеиная кожа. Все, бывшее извне, сделалось враждебным. Все, бывшее внутри, стало избыточным. Сашка почувствовала, как растворяется, растекается бульоном то, что с детства она привыкла считать собой, девочкой, дочкой, человеком, личностью…

Темный силуэт промелькнул над ее головой, едва различимый в снежной мути. Острый кончик чужого крыла полоснул по щеке – резко, до крови.

«Полностью выразить себя через то, чем ты не являешься. Сейчас».

Она не имя, не признак, не местоимение и не союз. Не Александра Самохина, погибшая на шоссе. Не мужчина. Не кленовый лист. Не функция, никогда не бывшая человеком. Не безвольное орудие Речи…

Сашка поняла, что падает, валится, ломая крылья – вверх. Там, в небе, уже разинута, как пасть, прореха в небесной ткани, как если бы след от реактивного самолета разошелся дырявым швом. И внутри горит не то прекрасный свет, не то трещит огонь печи, но Сашка не выбирает, она просто падает – в зенит.

…Не зеркало, в котором отражается ее куратор. Не мешок для абсолютного страха, не контейнер для неизбежности смерти. Она – не Фарит Коженников…

Сашку подхватило вихрем, она закувыркалась, роняя перья. Ее стошнило, и, срываясь с губ, разлетелись золотые монеты – весело сверкая, переворачиваясь, как звезды в нарисованном небе, будто конфетти; чужой крылатый силуэт пронесся прямо под ней, коснулся, подтолкнул, подхватил и сразу выпустил, и направление гравитации поменялось.

Тошнота пропала, осталась ватная тишина в ушах. Падая с неба, Сашка медленно поворачивалась в воздухе, и когда ее лицо было обращено вверх – видела тень с большими крыльями, описывающую круги, сопровождающую ее падение. Потом ее повернуло лицом вниз, она увидела под собой лес и тонкую железнодорожную ветку с червячком ночного поезда на ней. Семафор горел зеленым, и блестели рельсы из-под снега, и притягивали, как бабочку притягивает огонь…

Ее опять подтолкнули и подхватили, увели в сторону, изменяя траекторию, меняя судьбу. Сашка успела на долю секунды увидеть лицо машиниста за стеклом электровоза, бледное лицо с глазами как чайные блюдца. А потом ее поглотил снег.

Поезд грохотал мимо, Сашка лежала, замерев, надеясь, что в сугробе никто не разглядит полумертвую девушку с огромными крыльями, а впрочем, если и разглядят – ничего страшного, спишут на пьяные фантазии. Плохо, что и поезд видится ей чередой символов и вариаций, колеса стучат – «распад, распад», и представляется катастрофа, вывернутые рельсы, вагоны друг на друге, как собаки во время случки…

Сашка погрузилась головой поглубже в сугроб. Запустила в себя лед и холод, вымораживая знаки и символы, заново превращая их в человеческие мысли. Затих стук колес, перестала дрожать земля.