Джо Хилл - Рога [litres]

Я боюсь, что, если сказать тебе про мою болезнь, ты откажешься от своего будущего и предложишь мне выйти за тебя замуж, а я проявлю слабость и скажу «да», и ты будешь ко мне прикован, будешь смотреть, как от меня отрезают по кусочку, как я лысею и усыхаю, проводя тебя через все круги ада, а потом все равно умираю, убивая в процессе все, что было в тебе лучшего. Тебе же, Иг, так хочется верить в доброту мира и доброту людей, а я знаю, что, когда болезнь прижмет меня посильнее, я не смогу быть доброй. Я буду как моя сестра. Во мне это есть, я умею делать людям больно, и мне, возможно, будет себя не сдержать. Я хочу, чтобы тебе запомнилось то хорошее, что было во мне, а не самое ужасное. Людям, которых ты любишь, должно быть позволено держать все худшее про себя.

Ты себе не представляешь, как трудно не говорить обо всем этом с тобой, потому-то я, наверное, это и пишу. Потому что мне нужно с тобой поговорить, а больше никак. Какая-то малость односторонняя беседа, тебе не кажется?

Ты так рад ехать в Англию, нырнуть с головою в свой мир. Помнишь твой рассказ про тропу Ивела Нивела и магазинную тележку? У тебя это каждый день. Ты всегда готов голышом слететь с крутого склона своей жизни и чтобы тебя безжалостно швырнуло в людской поток. Не будем включать в него людей, тонущих в нечестности. Я могу сделать тебе больно не как-нибудь там невыносимо, а только чтобы тебя оттолкнуть. Не очень привлекательная мысль, но все же это гуманнее, чем если все случится само собой. Я хочу, чтобы ты нашел какую-нибудь девицу-кокни с диким акцентом, привел бы ее к себе на хату и оттрахал до умопомрачения. Какую-нибудь симпатявую, аморальную и более-менее грамотную. Не такую хорошенькую, как я, я не настолько щедра, но ей совсем не обязательно быть страхолюдиной. Потом, я надеюсь, она самым черствым образом тебя бросит, и ты найдешь себе другую. Другую, получше. Такую серьезную, заботливую, без наследственного рака, а также сердечных заболеваний, Альцгеймера и прочих гадостей. И я надеюсь, что к тому времени я давно уже буду лежать в гробу и не узнаю о ней ничего.

Ты знаешь, каким образом мне хотелось бы умереть? На тропе Ивела Нивела, слетая по склону на тележке. Я могла бы зажмуриться и представить себе, что ты меня обнимаешь. И врезаться прямо в дерево. «Она не успела даже понять, что с ней случилось». Прямо по этой поговорке. Мне очень хочется поверить в Евангелие от Мика и Кита, согласно которому я никогда не получу того, что хочу, – тебя, Иг, и наших детей, и наши смешные мечты, – но хотя бы получу то, что мне необходимо, то есть быстрый неожиданный конец и знание, что ты чист.

И у тебя будет какая-нибудь крепкая добрая мать-жена, и она родит тебе детей, и ты будешь превосходным, радостным, энергичным отцом. Ты посмотришь весь мир, каждый его уголок, и ты будешь видеть боль и сможешь отчасти ее облегчить. У тебя будут внуки и правнуки. Ты будешь учить. Ты будешь подолгу гулять в лесу. И во время одной из этих прогулок, уже в преклонные лета, ты окажешься около дерева с хижиной на его ветвях. И там я буду тебя ждать. Я буду ждать тебя при свете свечей в нашей Древесной хижине разума.

Это чертова уйма точек и тире. Здесь перед тобой два месяца работы. Когда я начала, рак был горошинкой в одной из грудей и меньше горошинки в левой подмышке. Теперь, подводя промежуточный итог, он… Ладно. Из малого, мама, является со временем большое [46].

Что-то я сомневаюсь, что нужно было так много писать. Возможно, я могла сэкономить тебе уйму усилий и просто повторить первое послание, которое я промигала тебе солнечными зайчиками. МЫ. Тут уже сказано главное. А вот и остальное: я люблю тебя, Игги Перриш.

Прочитав последнее письмо Меррин и отложив его в сторону, снова прочитав и снова отложив, Иг выбрался из дымохода, желая хоть на время избавиться от запаха пепла и золы. Остановившись в соседнем помещении, он всей грудью вдыхал послеполуденный воздух и через какое-то время вдруг понял, что змеи вокруг него не собрались. Он был в литейной совсем один, вернее, почти один. Одна-единственная змея, тот самый чернохвостый гремучник, спала в тележке, свернувшись толстыми кольцами. Ига так и подмывало погладить ее по голове, он даже шагнул было к ней, но тут же остановился. Лучше не надо, решил он, покосившись на крестик, висевший на шее, а затем взглянул на свою тень, наползавшую на стену в последнем красноватом свете дня. Тень как тень, длинная и тощая. Он все так же чувствовал на висках рога, чувствовал их вес, чувствовал, как разрезают быстро стынущий воздух их кончики, но у тени рогов не было, только его фигура. Он опасался, что, если подойти к змее сейчас, с крестиком Меррин на шее, вполне вероятно, что она вопьется в него зубами.