Дмитрий Липкинд - IT AS IS [сборник]

Как и для всего, происходящего вокруг, причина пост-экзистенциализма — это мы, точнее изменения, происходящие в нас. Наши растущие потребности, наши амбиции, навязанные цели, гордыня и лень — всё это отвлекло нас от самого главного, от того, ради чего мы и появились на свет.

Так что же изменилось в нас? Всё просто — мы умерли.

«Привет, я Виктория! — улыбается с телеэкрана молодая девушка с бархатной кожей и ровными белыми зубами. — Мне двадцать лет, и я владелец нефтеперерабатывающего завода. Сейчас я поведаю вам свою историю успеха!»

Историю успеха она поведает. Странное дело, мне показывают молодую здоровую девушку, а вижу гниющий труп. И сотни таких же трупов, собранных вместе в тесной душной комнате, подобно солёной рыбе в бочке. Сверху на них льётся волшебный голубоватый свет, исходящий от висящего в воздухе экрана. «Я поведаю вам свою историю успеха!» Разлагающиеся тела внизу приходят в движение, начинают дышать в едином порыве и тянут свои руки-плети туда, ввысь, к недостижимому медийному идеалу.

Так что же такое пост-экзистенциализм? Это философия существования после существования. Это палочка, которой мы тыкаем себя, чтобы убедиться, что всё ещё живы.

«Увидеть Париж и умереть» — так с придыханием говорят и бледноликие девушки лет восемнадцати с туманным взглядом, и сорокапятилетние дамы с двойным подбородком. И те, и другие безнадёжно глупы. Вот я здесь, в Париже, и я не вижу ровным счётом ничего такого, ради чего мне стоило умирать. Хотя, возможно, дело в том, что тот Париж, в котором пришлось существовать мне, слишком сильно отличается от пахнущей розами и красным вином столицы Франции из девичьих грёз. Но здесь есть самая настоящая Эйфелева башня — крошечная часть этой конструкции видна из окна моей мансарды. Возможно, здесь есть и Елисейские поля, и Триумфальная арка, и много других странных сооружений — но я их никогда не видел. До настоящего момента я ещё ни разу не покидал свой квартал — слишком противны мне эти бесчисленные узкие улицы.

Климат здесь крайне неприятен. Практически каждую ночь на улице начинается метель, так что лучше возвращаться домой засветло. За ночь наметает приличные сугробы, но с первыми лучами солнца они быстро тают, покрывая все дороги вязкой грязью. Ближе к полудню наступает жара. От высокой влажности что-то постоянно разлагается, и воздух наполнен приторным запахом гниения.

Видимо из-за этих запахов днём парижане ходят исключительно в повязках на лицах. Все парижане, которых я здесь встречал — существа довольно скрытные и не терпящие чьего-либо общества.

Бывает, я сталкиваюсь с кем-то из них на узкой лестнице. Тогда парижанин резко отскакивает в сторону и, прижавшись к стене, не отрываясь смотрит на меня, пока я не отойду от него на достаточно большое расстояние. Или они начинают шипеть и размахивать руками. В таких случаях я стараюсь избегать конфликта и сам отхожу в сторону.

Кстати, несмотря на явную и не скрываемую враждебность, у меня ещё ни разу не было драки с кем-то из местных. И никто из них ещё ни разу не заходил в каморку в мансарде ветхого здания, которую я считаю своим домом и которую так редко покидаю. Ведь лишь вечером, когда температура только-только начинает понижаться, или утром, когда воздух свеж и прохладен, можно выйти на улицу без повязки и вздохнуть полной грудью. В такие моменты я часто спрашиваю себя — как я оказался здесь?

Я не помню.

Просто однажды я осознал себя живущим в этой каморке под самой крышей. Это было похоже на пробуждение, очень медленное пробуждение. День за днём я замечал всё больше подробностей собственной жизни. Казалось, что я сижу в кинотеатре, и механик пытается настроить оптику проектора. Вот картинка смазана, и я различаю лишь цветные пятна. Потом из них начинают формироваться контуры людей и предметов. Затем резкость приходит в норму, и оказывается, что фильм уже давно идёт, а я даже не знаю о чём он.

В конце концов, я обнаружил себя здесь, стоящим посреди этой комнаты.

Итак, я умер. И попал в Париж.

Воздух пах сыростью, травой и мазутом. Тимофей заглушил двигатель «девятки» и вылез из машины, поёживаясь на холодном ветру. Стояла ранняя осень, и, хотя днём ещё было тепло, сейчас, за час до рассвета, он чувствовал себя крайне неуютно. Дорога, на обочине которой он припарковался, была грунтовым проездом между заброшенным дачным массивом и железнодорожной ремонтной станцией. Именно на эту станцию Тимофей и его друг Гриша по прозвищу Тумба и приехали с целью личного обогащения.