Ольга Онойко - Полудённое море [сетевая публикация]

Поразмыслив немного, Лета поняла. Она никогда не предполагала, что однажды станет такой, как мама, поэтому ей и в голову не приходило сравнивать себя с нею. А вот стать такой, как Лёша, она, наверно, могла.

…Нет. Она станет другой.

Это вдруг открылось ей с потрясающей ясностью. Она будет штурманом и станет другой. Полудённое Море отсечёт её слабости, всю её неуверенность, податливость, стыдливость и робкое послушание — всё это оно уничтожит и оставит её истинную. Настоящую. На миг она вдруг увидела себя в будущем: подлинную Лету — романтичную, но сильную, тихую, но волевую, абсолютно уверенную в себе.

И это было восхитительно. Настолько прекрасно, что Лета глубоко вдохнула и выдохнула со стоном, почти так же, как в объятиях Вадима…

Об этом стоило мечтать. К этому стоило стремиться. Ради этого можно было выдержать многое.

И как легко стало принимать решения, когда цель прояснилась, а язык неслепящего пламени потянулся навстречу…

Неловко становилось оттого, как люди вокруг старались… употребить Море внутрь. Лета не могла назвать это по-другому. То и дело в столовой во время обеда кто-нибудь выходил и просил хотя бы не пить морскую воду, потому что от этого пользы совершенно никакой нет, нет пользы, проверено, доказано… Готовить рыбу даже не пытались, все ели её сырой — кто с рисом на японский манер, кто просто так. Слухи слухами, но у метеоролога был диабет, и на полудне метеоролог переставал колоть инсулин. Говорил, что просто не нужно. И говорил, что по возвращению эффект сохраняется — ещё на пару недель…

Вода Полудённого Моря и правда была другой. После купаний никто не принимал пресный душ. Соль не жгла и не стягивала кожу — наоборот, действовала словно самый лучший крем. «Фотошоп», — сказал как-то Вадим, усмехаясь.

На себе Лета эффекта не слишком замечала, но все пожилые женщины на корабле сбросили, кажется, лет десять или даже двадцать. Некоторых она просто не узнавала при встрече.

Сама вода, как рассказывал Павел Григорьевич, теряет эти свойства, если вывезти её с полудня. Но гидробионты сохраняют эффективность надолго, и чем более высокоорганизован живой организм, тем сильнее эффект. Моллюски ценнее водорослей, рыба ценнее моллюсков.

— Коммерсы постоянно ищут здесь дельфинов, — сказал он как-то. — По расчётам, дельфинье мясо с полудня должно быть… Вы, Леточка, знаете японские легенды про мясо русалки?

Лета не знала.

— Оно дарит съевшему настолько долгую жизнь, что такая жизнь мало отличается от бессмертия, — поучительно сказал дедушка.

Лета зябко повела плечами. Она собралась ответить, но Павел Григорьевич заговорил снова:

— Кто-то считает, что сами эти легенды появились из-за того, что Полдень восходил в Японском море веке эдак в десятом. Не знаю, не знаю. Я склонен верить гипотезе, которая связывает появление Морей с переходом… как это сказать… Моря начали восходить после того, как население Земли перевалило за миллиард человек. Чем больше становится людей, тем чаще восходят Моря.

Лета вздохнула.

— Есть русалку, — вслух подумала она, — это каннибализм.

— О, — сказал Павел Григорьевич и надолго умолк. Потом посмотрел на Лету долгим взглядом и совсем другим голосом закончил:

— Поэтому я рад, что никто до сих пор не нашёл здесь дельфинов.

Вадим опять был при галстуке с той булавкой, с лиловым стразом. Когда-то Лета сказала, что булавка ей очень нравится, и Вадим заявил, что теперь это будет его талисман.

— Ты стала такой красивой, — сказал он. — Как же это описать… Ты сияешь внутри. Не снаружи. Внутри. Но это видно.

Лета улыбнулась.

Она понимала, что именно заметил и теперь пытается описать Вадим, но рассказывать ему об этом казалось нескромным.

— Глупо звучит, да? — Вадим понял её неправильно. Вздохнув, он опёрся о поручень. — Ни говорить не умею, ни рисовать не умею… Веришь, впервые пожалел, что не художник. Это ведь нельзя сфотографировать. Я даже пытаться не буду. Я знаю, что не выйдет.

Вадим на полудне держался спокойно, как будто ничего особенного не происходило. Но он тоже ел сырую рыбу и тоже купался, хотя и редко.

— А ты стал гораздо моложе, — раздумчиво ответила Лета. — Теперь ты старше меня всего на десять лет, а не на двадцать.

Вадим рассмеялся, и Лета удивилась: она не ожидала, что эти простые слова настолько его смутят.

— Жаль, — сказал он, — что на полудне седина не исчезает, — и ожесточённо поскрёб ногтями виски.

Потом он принялся пересказывать ей историю, о которой, верно, даже не слышал из десятых уст, а только прочитал её где-то — о том, как один китайский художник делал двойные портреты одних и тех же людей, один портрет писал как обычно, а второй — на полудне. А другой китайский художник сказал про его полудённые картины, что это образы умерших людей в раю. А первый художник обиделся на него и устроил какую-то каверзу… На этом Вадим запутался и признался, что не помнит продолжения.