Уолтер Уильямс - Выходят слуги ночи на добычу

Он двигался по улице словно прохладный бриз, питаясь на ходу, отщипывая от тел крохи тепла, которые никто и не заметит, крохи, которые делали его сильнее, заставляли его светиться теплотой. Сочный гул всех украденных фотонов несся по его нервам, и это доставляло больше удовольствия, чем мог бы доставить кокаин. Люди ежились, когда он шел мимо, оглядывались на него настороженно. Будто кто-то прогулялся по их могиле.

По пути он нашел старые рисунки мелом, выцветшие от времени или осадков. Сказочные пейзажи, зеленые и манящие, смазанные или затоптанные пешеходами. Виды города: некоторые были знакомы Шэду, некоторые казались такими странными, что их можно было сравнить с импрессионизмом. Ни одна картинка не была подписана. Но все они, Шэд знал, принадлежали руке одного мастера.

Мелок. Идеальное имя.

ПРЫГНИ В БОГАЧА

Он нашел ее на другой стороне улицы, у шатра кинотеатра, показывающего «Джокертаун» Полански. Она остановилась там, в старом коричневом одеяле, наброшенном на плечи, с вещами, сложенными в белую клеенчатую сумку для покупок. Она приостановилась у вывески кинотеатра и оглянулась, как будто искала кого-то.

Шэд не мог припомнить, чтоб когда-либо раньше видел ее. Он обернул темноту вокруг себя и стал ждать.

Джокер замерла на минуту, затем плотнее обернула одеяло вокруг плеч и двинулась дальше. Одна из ее теннисных туфель, заметил Шэд, просила каши.

Тьма скрыла его, пока он переходил улицу. Он протянул руку, коснулся ее плеча, увидел, как она подпрыгнула. Забрал немножко тепла ее тела.

– Чего ты хочешь от Симона?

Его голос был низким, скрипучим, слегка удивленным. Это был голос Черной Тени.

Она подскочила, обернувшись. Ее собачьи глаза расширились, и она отступила. Он знал, что она смотрела… в пустоту. Непрозрачное облако, невыразительное, черное, бесплотное, чуть выше человеческого роста – говорящее ничто.

– Ничего, – сказала она, пятясь. – Просто… я знала его когда-то.

– Может быть, я могу найти его. – Он приближался к ней. – Может быть, я могу передать ему послание.

– Ты… – она с трудом выдохнула, втянула воздух, – ты не обязан… – Ее сморщенное лицо пришло в движение. Слезы покатились из собачьих глаз. – Скажи ему, Шелли… Она, она… сломалась.

Шэд позволил темноте свернуться, показав верхнюю часть его тела.

– Симон! – Это прозвучало почти как вопль. Она протянула руки, коснулась его. – Симон. Это Шелли. Я Шелли. Вот во что я превратилась.

Шелли, подумал он. Он смотрел на нее в ошеломленном удивлении, а ее руки обнимали его.

Шелли. Вот дерьмо.

Он отвел ее в ночное кафе и купил ей ванильный шейк. Она тянула его через трубочку, пока было можно, и привела в негодность несколько носовых платков.

– Я стала жертвой джамперов. – сказала она, – кто-то, наверное, навел их на меня.

– Откуда ты знаешь?

– Потому что тот, кто переместился в меня, повел мое тело в банк и снял все с моего трастового фонда. Мне только-только исполнился двадцать один год, и я получила право управлять им. Почти полмиллиона долларов.

ПРЫГНИ В БОГАЧА – подумал Шэд.

– Я пошла в суд, – сказала она, – и доказала, кто я, но было слишком поздно. Кто бы ни был в моем теле, он просто исчез. Я не вернулась в школу драматического искусства… Какой смысл? И меня уволили из ресторана. Я не могла носить подносы этими руками. – Она приподняла плавники со сросшимися пальцами и крошечным, бесполезным большим пальцем. Слезы катились из ее карих глаз. Маленькие клочки бумаги прилипали к ее покрытому мехом лицу, когда она промокала глаза салфетками.

– Почему ты ушел? – рыдала она.

– Дела пошли плохо. Я говорил тебе, что надо уходить.

Она размешала коктейль своей бесполезной трубочкой.

– Всех начали убивать.

– Я предупреждал тебя.

– Ты не говорил, что они будут умирать.

– Я сказал тебе, что все будет только хуже.

– Почему ты не забрал меня с собой?

Он просто посмотрел на нее, но вина оставила крючок с зазубриной где-то внутри него. Он сделал то, что сделал, и просто ушел, как будто Шелли значила для него не больше, чем один из тех уродов, которых он развешивал на фонарях, или как будто она действительно была так неуязвима, как ей самой хотелось считать.

Он не думал, что увидит ее, маленькую богатую белую девочку, так страстно приверженную сцене, такую декадентскую, такую гламурную, что она наверняка закончит насилием и безумием, даже без его помощи. Но она не замечала всего этого – она жила зачарованной жизнью, как и все в ее кругу, защищенная своей красотой, своим трастовым фондом, ее ощущением жизни, которую нужно прожигать, вдыхать как наркотики, которые она с друзьями покупала у улыбающихся опасных уличных проходимцев, смотревших на них как на жертв, тех, кого нужно вести шаг за шагом туда, где непостоянная и безумная безопасность могла быть куплена только за их деньги, их тела, их жизни. Он не думал, что мог бы спасти ее. Как профессионал он мог сказать, что тогда это было невозможно. Но потом он забыл. Он не пытался узнать.