Уолтер Уильямс - Выходят слуги ночи на добычу

Хартман ответил просто и спокойно, что он должен вернуться к себе. Но в Шэде вновь вспыхнул гнев, борющийся с болью, и он спорил с Хартманом около часа и лишь потом оставил его. Немного позже он сделал это снова, нашел нескольких парней, грабящих туристов, и оставил их раскачиваться, переломанными, под фонарем.

Фонари, кажется, становились его фишкой.

После этого он еще несколько раз видел Хартмана. Хартман всегда убеждал его вернуться к себе, но он бы никогда не сдал его властям. Это требовало некоторой храбрости, и Шэд уважал его за это.

И в ответ на вину, плетущуюся за ним, он оставлял все больше людей качаться на фонарных столбах.

Злая радость, не поддающийся контролю гнев, которые он почувствовал, впервые сделав это, теперь померкли. Они не разгорелись с годами. Может быть, он повзрослел – принял решение почти тогда же, когда решил порвать с Хартманом. Он больше не осмеливался компрометировать сенатора.

Теперь он вешал людей на фонарных столбах просто потому, что делал это. Он не получал от этого особого удовлетворения. Это были недостаточно острые ощущения – все равно что смотреть порнографию, вместо того чтобы заняться сексом. Может быть, он понизил уровень преступности, предостерег нескольких людей от неправедной жизни. Ему нравилось так считать.

Но он начинал беспокоиться. Люди вроде Антона и Оборотней не стоили его талантов.

Он хотел работать над чем-то большим.

Шэд пришел на явочную квартиру в Джокертауне и оделся как мистер Замогильный – джокер, от которого разило смертью. Он надел на Замогильного оперенную маску смерти и сбрызнул себя едко пахнущим раствором.

Люди вокруг отшатывались от запаха. Шэду это нравилось. Так он получал немного личного пространства. Но сам он не хотел чувствовать этого запаха. Когда он становился Замогильным, он химически блокировал ноздри и вкусовые рецепторы. Он испробовал много веществ за эти годы. Безусловно, лучшим был высококачественный кокаин, который он отбирал у наркодилеров. Но он понял, что может попасть в зависимость, кроме того, у него были другие способы ловить кайф.

«Аллилуйя» – звенело в носовых пазухах мистера Замогильного, пока он шел по Джокертауну, разыскивая леди с песьим лицом. Он спрашивал всех, кого знал Замогильный: Джуба, Отца Кальмара, людей в агентствах по оказанию помощи. Люди рассказывали Замогильному все, что знали, только бы избавиться от запаха, но никто не видел джокера, который спрашивал бы о Симоне.

Он прошел мимо фонарного столба возле клиники Джокертауна, как будто это был любой другой фонарный столб. Как будто это было место, которое не имело для него значения. Оно и не имело. Для мистера Замогильного это был просто фонарный столб.

Нарисованный мелом пейзаж – его цвета померкли, затертые ногами людей, идущих по тротуару. Остался кусочек лагуны с лодками странной формы. Он обнаружил вдруг, что смотрит на него, ожидая, когда же тот оживет.

Ничего не произошло.

После заката мистер Замогильный купил несколько лимонов в овощной лавочке, пошел обратно на явочную квартиру, запихнул свою вонючую одежду в сундук, натерся лимонами, чтобы убить запах, потом принял душ. И даже после этого он вынужден был использовать одеколон Нет-Шансов, чтоб заглушить то, что осталось от вони.

Он попытался понять, кем собирается быть. У Нет-Шансов не было дел в Джокертауне на сегодня. Симон давным-давно ушел. Люди могли бы искать Туве. Это было неподходящее место для Уола Уокера, для личности из Грэмерси-парка и для копа. Может быть, он мог бы быть Нилом Лэнгфордом. Мысль удивила его.

Какого черта!

Он посмотрел на одежду в гардеробе и спросил себя, что мог бы надеть Нил, чтобы выйти ночью в Джокертаун.

Он понял, что не имеет ни малейшего представления. Он играл все эти роли так долго, он потерял тропинку к тому, кем был на самом деле.

В конце концов он решил надеть джинсы, рубашку и темно-синюю ветровку. Он все еще сопел после дозы кокаина, так что положил в карман платки. На уши он натянул вязаную шапку и отправился в ночь.

Он сделал что-то вроде делового обхода кварталов Джокертауна, начав с его южной оконечности у штаб-квартиры полицейского управления. Его чувства были ненормально обостренными, и он был крайне чувствителен к теплу человеческого тела – ему не нужно было ходить по всем улицам и заглядывать в каждую дверь.

Джон Колтрэйн мысленно проигрывал длинные арпеджио, пока работал над клипом The Believer Маккоя Тайнера.