Дмитрий Баюшев: Неисправимый [СИ]

Поэтому имелся второй, «жесткий», вариант с физическим уничтожением отца Михаила. Этот вариант вступал в силу после неудачи с первым, «мягким».

Спрашивается, почему Калачев сразу не пошел на душегубство, ведь это в наше тухлое время так модно. Да потому не пошел, что понимал — отец Михаил необычайно популярен в народе. Убери батюшку — пойдут волнения. Тут же выяснится, что он, Калачев, сажал отца на ночь в каталажку. В компании с Фросей. Фросю тогда тоже надо того, к ногтю. А ведь предупреждал странник, что ежели что — Сагдеев немедленно вспомнит о видеопленке. Вот это останавливало прежде всего.

Вернемся, однако, к проповеди. Пересказывать её нет смысла, скажем лишь, что отец Михаил поделился с прихожанами своими сомнениями по поводу благости выбранного человечеством пути. Это путь отнюдь не к звездам, а к мрачным подземельям, арендованным Сатаной. Особенно это выпячено в нынешней России.

Услышав сие, человек Серопузо, фамилия которого была этакая простецкая — Хренов, радостно заерзал, захихикал в кустах, чем обратил на себя внимание угнездившегося на ветке прихожанина Лунькина. Присмотревшись, Лунькин увидел в руках Хренова диктофон, почуял неладное и стервятником спикировал на засевшего в кустах шпиона. Хренов был оглушен, смят и с заломленной рукой выведен на всеобщее обозрение. А ведь как бы ходил в громилах. Но куда ему до молодого сильного Лунькина, еще не изнуренного длительными постами. Попробовал было дернуться, но получил по шее и затих.

— Что, брат Василий, лазутчика поймал? — громко спросил отец Михаил.

— Истинно так, батюшка, — ответил Лунькин.

— Отпусти, он никуда не убежит.

— Может, сначала выпорем принародно, а уж потом отпустим? — предложил ражий Лунькин.

Прихожане начали похохатывать.

— Его Серопузо выпорет, — сказал отец Михаил и добавил: — Ты, Хренов, передай Калачеву, чтобы свою глупую затею выбросил из головы. Ничего не получится. Так и передай, он поймет.

Лунькин отпустил Хренова, но диктофон не вернул. Нечего.

Хренов дернулся было удрать, ан нет, не получается. Ноги не идут.

— Отпусти, батюшка, — пробубнил он.

— Ах, да, — сказал отец Михаил и сделал движение рукой — иди, мол.

Хренов ломанул в чащу, а отец Михаил, подождав, пока уймется треск, продолжил проповедь.

И была она так пронзительна, будто была последней.

Стоявшая в отдалении Фрося слушала и не могла наслушаться, смотрела перед собой и не замечала ни многочисленных затылков, ни изумрудных деревьев, ни белесого неба в просвете, а видела вознесшегося над толпой печального, опустившего голову великана с огромным мечом, на рукоятку которого он опирался, окруженного золотым сиянием прекрасного великана, и, потрясенная, говорила себе: вот он, настоящий. Никакой не батюшка, не пилигрим, а воин.

Никто этого не видит, только она. Значит, ей одной открыта эта тайна.

— Эй, — сказала она одними губами, зная, что он услышит. — Кто ты на самом деле?

И великан поднял голову и, улыбнувшись, ответил?

— Я один из тех, что пришли вам помочь. Но, увы, чувствую — прощание близко.

— Нам помочь? Кому — нам? Зачем?

— Вам — это заблудшим овцам. Но слушай, слушай проповедь, моя девочка.

— Это, наверное, большая тайна? — догадалась Фрося. — Тебе нельзя об этом говорить?

— Нельзя.

Великан вздохнул. Он был совсем-совсем настоящий, объемный, рельефный, со смуглой гладкой кожей, черными блестящими глазами. Будь Фрося поближе, она наверняка почувствовала бы его дыхание. Удивительно, что великана никто не видел.

Она мигнула, и он пропал, но перед глазами по-прежнему стояло золотое сияние.

И так всё время, пока шла проповедь, перед глазами было удивительно светло, а слова врез а лись в память, точно высеченные резцом.

Слова эти переворачивали душу, выстраивали чудесную дорогу в какое-то неизъяснимо великое, прямо-таки сказочное будущее. Иди, не ленись, и тебе воздастся.

Потом отец Михаил замолчал, и все задвигались, закопошились. Но — молча. Чувствовалось — проняло.

Минут десять к батюшке невозможно было пробиться — все норовили поцеловать руку, краешек одежды, а то и, пав на колени, пыльный башмак, но вот людей вокруг него поубавилось, затем, истово крестясь, разбрелись последние.

Фрося подошла, и он, пряча улыбку, спросил:

— Всё поняла, голубушка?

— Всё, — ответила Фрося и совсем по-детски заявила: — А я что-то видела.

— Вот и молодец, — сказал отец Михаил. — Надеюсь, что хорошее?