Дмитрий Баюшев: Щукин, дай джоуль [СИ]

Эраст Щукин взял, да и ушел на пенсию. Было ему всего сорок два, но от цирка он устал. Вернее, не от самого цирка, а от деляг, вершивших судьбу артиста и греющих на нем руки. Жаль, что под занавес не удалось облагородить своим посещением загадочную Японию.

А все Гога Копейкин. Знал, что у Щукина шансов на Японию больше не будет, в икарийские игры так долго не играют, вот и заломил бешеную цену за участие в гастролях. Дело-то верное, выбора у Щукина нет. А тот взял, да и ушел на пенсию… Щукины жили в районе метро «Пролетарская» в двухкомнатной скромно обставленной квартире под номером 64, жили вдвоем, поскольку весной сына Олежку призвали в армию… Было начало сентября, будний день. Валентина с утра пораньше устремилась в парикмахерскую, а Эраст, встав в полдевятого, решил перед завтраком побриться. Обычно с утренним бритьем и причесыванием проблем не было — он не брился и не причесывался. Не любил. Щукин был среднего роста, сутуловат, имел узкое смуглое лицо и хитрые черные глазки. Он казался худым и неказистым, но друзья знали, что под одеждой скрывается мощное, гибкое тело атлета, поэтому не лезли на рожон. Следует добавить, что характер у него был далеко не ангельский, поэтому с друзьями было не густо. В это утро, как и в прошлое, и в позапрошлое, был Эраст Щукин похож на огородное пугало. Судите сами: волосы торчат, будто из них выдирали репей, желтая футболка с оттянутым до солнечного сплетения воротом хаотично покрыта подозрительными пятнами, штаны с пузырями на коленях не просто нуждаются в стирке, а так и просятся на роль половой тряпки, из безразмерных дырявых шлепанцев торчат пальцы.

Валентина долго боролась с этим бытовым разгильдяйством, но ничего из ее затеи не вышло. Побриться Щукин вознамерился в примыкающей к спальной комнате лоджии. Лоджия была огромная до неприличия. Когда в позапрошлом году он ее застеклил, она превратилась в летнюю комнату. Сюда Щукин провел электричество, поставил кровать с панцирной сеткой, а заодно и ящики с инструментом, метизом, запчастями, отчего лоджия, побыв немного комнатой, стала кладовкой. Но сейчас она купалась в солнечных лучах и казалась довольно уютной. Щукин настежь распахнул окно, впуская внутрь тончайшие поблескивающие паутинки, и, прищурившись, включил электробритву «Харьков». Бритва была старая и завывала, как АН-24 на старте. Поэтому, когда в зените что-то басовито лопнуло, он продолжал орудовать «Харьковом» как ни в чем не бывало. Впрочем, «как ни в чем не бывало» — не совсем точное определение. Допотопный механизм иногда прекращал состригать трехдневную щетину и приступал к ее выщипыванию, причем делал это внезапно, без предупреждения, готовя провокацию исподволь. Это вызывало естественную реакцию. Итак, бритва ревела и щипалась, Щукин отводил душу, так мудрено ли, что такое незаурядное событие, как гибель инопланетного крейсера, он проворонил? Эраст Щукин выключил электробритву и с чувством сказал:

— Была бы ты мужиком!.. Внизу в глубине двора кто-то тоненько и надоедливо вопил:

— Умоляю. Будьте милосердны. Хоть один джоуль. Умоляю. Голосок был слабенький, но от него почему-то мелко дрожали стекла, так что и голосок как бы дребезжал.

— Джоуль, — иронически прокомментировал Щукин и сдул волосяную пыль в окно. — Не надо было вчера надираться. Физики.

— Я к вам обращаюсь, мужчина, — вопили внизу. — Уделите хоть один джоуль вашей несравненной энергии. Я расползаюсь, будьте милосердны. Хмыкнув над метким «расползаюсь», Щукин покинул лоджию и направился завтракать. Однако тот, во дворе, оказался весьма горластым. Его визгливый набор «умоляю, джоуль, будьте и т. п.»

слышался и на кухне. Правда, сейчас вместо стекольного дребезжания к голосу примешивались щелчки мембраны репродуктора. Собственно, и голос шел будто бы оттуда, из репродуктора.

— Во верещит, — нахмурился Щукин, норовя зажечь газ пьезоэлектрической зажигалкой. — Ну дай ты ему этот джоуль, дай. Он же чего хочешь за этот джоуль из дома притащит. Проси хрустальную вазу, телефон… Газ упорно не зажигался.

— Значит, вы не против? — раздался гнусавенький голос.

— Молоток, — одобрил Щукин. — Теперь проси вазу.

— Спасибо, — сказал голосок, после чего из репродуктора донеслось чавканье и утробное глотание. — Извините за аккомпанемент. Что-то здесь было не так. У Щукина создалось впечатление, что разговаривают не с кем-то там во дворе, а именно с ним, Щукиным, да и чавкали где-то здесь поблизости. Нельзя же чавкать на весь двор.