— Госпожа Повиц! — окликнул он. Куда там! Только каблуки глухо стучат по бесценному паркету. — С вами все в порядке, госпожа…
— Сейчас… уже все хорошо, — невнятно произнесла она. — Я только присяду. Да… Прошу прощения.
Алеш был худшего мнения о вкусах банкира, он видел фото из кабинета президента: тяжелая мебель, малахит и много, много позолоты. Комната, куда их привела Марта Повиц, по большей части состояла из окон на всю стену. Бледный ковер, бледные обои с вертикальными полосами, только под потолком тянулась синяя линия.
Марта встала столбом посередине.
— Я просто… я… — она поворачивалась то к дивану, то к креслам, а то к ним двоим, не зная, куда деть руки. Наконец, она закрыла лицо ладонями.
— Я немного… не в себе. Прошу прощения.
Его учили, как говорить с людьми в шоке. Размеренно и мягко полицейский начал:
— Это мы должны просить прощения. Дело в том…
— Боже, я все уже знаю! — женщина, как подкошенная, рухнула на диван, сцепила руки. — Нашлись добрые люди. Скажите, как он там оказался! Почему чертово кафе?
— У него была… встреча. Возможно, по работе, — солгал полицейский. — Студентка экономико-правового, практикантка или чья-то помощница. Он…
Марта Повиц слушала секунду-другую, а потом вдруг расхохоталась — высоким нервным смехом. Пару вздохов они смотрели друг другу в глаза.
— Простите, не сказала, — она утерла слезы. — Я думала, сами догадаетесь. Йелик мертв, а мне плевать на деловую репутацию.
— Вы знали о слабостях супруга?
— Даже Бранка. Это наша дочь. Даже она догадывалась.
— Вы знали, где он был вчера?
— Не то, чтобы наверняка… Конечно, в самолете, где же еще? — с красивых губ сорвался смешок.
— Что ей всего месяц как семнадцать?
— Следователь… простите, не знаю вашей фамилии. Даниц больной город, он весь пророс метастазами. Что, так нужно сказать все вслух? — Марта умолкла, а продолжила тихо: — Правда в том, что Йелику нравились молоденькие. Очень молоденькие. Ну как? Теперь вы довольны?
— Почему вы раньше не сказали?
Нужно отдать должное, жена банкира потупилась.
— Когда мы встретились, мне было пятнадцать, а ему двадцать семь. Я думала, он совершенство, финансовый гений, красавец. Ушло три года, пока я поняла, что гений — это все папенька и еще старший брат. Но, знаете, мне было уже все равно, — она помолчала и тихо призналась: — По-своему, мы друг друга любили. Очень.
По-своему — разговор дался Алешу еще тяжелее девушки. С ее ярких губ не сходила полуулыбка, порой Марта опускала глаза долу — чтобы вновь вскинуть с насмешкой. Уже позже, в лифте, когда они возвращались на грешную землю, напарник выругался:
— Зар-раза! Я год в полиции, но этот… гной… он же всего неделю как полез, да?
Алеш медленно кивнул.
— Так густо — да, после Стелика. Конечно, это всегда было, просто не так бросалось в глаза.
Они спустились на первый, когда Ришо спросил:
— Как думаешь, а почему Даниц? Ну то есть я все размышляю: гной, он ведь по всему миру… почему началось-то у нас? Мы же последняя дыра.
Алеш фыркнул. Помолчал.
— Мы всегда знали, что наша верхушка — моральные дегенераты. Поголовно. А может, где-то просто должно было начаться и почему бы не здесь?
Напарник не нашелся с ответом. Они шагали через двор под бдительным взглядом охранников, когда полицейский решил поделиться страхами:
— Меня другое пугает, — заговорил он. — Ну хорошо, проклятье карает за грехи. Пока на город набралась всего тысяча, а что дальше? Сколько жертв будет за полгода, год?
— Ну ладно тебе! С чего ты взял, что за грехи?
Алеш хохотнул — коротко и отрывисто, точь-в-точь жена банкира полчаса назад. Напарник отворил дверцу да так и застыл, положив руку сверху.
— Ладно, пусть за грехи… но видишь же, горелых стало меньше!
— Просто самые подонки уже в пекле, — проворчал полицейский, обходя машину. — Давай, парень. Пора возвращаться.
Алеш достал сигарету, пару раз чиркнул зажигалкой. А день, между тем, выйдет теплый. Иней растаял, город пах, словно кто-то заварил на улицах чай из прелой осенней листвы. Такое бывает лишь в Данице: ноябрь, по ночам замерзшие лужи, а днем… двенадцать, что ли.
— Зараза, ты что-то хотел сказать, да? — не выдержал Ришо. Завел машину. Почти с обидой пожаловался: — Почему с тобой так? Скажешь мелочь, а потом ходи весь день, ломай голову. И настроение ни к черту.
— Я хотел сказать, что мир меняется, — вздохнул Алеш. Скомкал пустую пачку. — Если грех не пустые разговоры, а конкретная, мгновенная смерть… Все поменяется и, кто знает, к добру ли?
Читать дальше