Всеволод Алферов: Князь мира [СИ]

— Доброе утро! — приветствие администраторши было таким же фальшивым, как рисунок красивых глаз. — Столик на двоих или на компанию?

Она что, рехнулась?

— Барда и Рыбар, полиция, — резко ответил он. — Где девушка?

— Сюда, пожалуйста. Идите до конца, а после налево.

Они миновали анфиладу залов с низкими столиками, когда Ришо вполголоса заговорил:

— Если это тот Повиц… за ним добрая дюжина махинаций, знаешь?

— Например?

— Ну, например, зерно. Его вывозят подальше, держат два месяца, пока переклеят этикетки. Обратно ввозят как импортное, втрое дороже. А раз группа Прим убыточна, от государства положена дотация, другого агрохолдинга у нас нет.

Алеш помалкивал, но напарник уже понял, что завладел его вниманием.

— Все схемы обслуживает дочка Примбанка, дает кредиты. И каждый раз, как инвестиции проваливаются, Нацбанк вбухивает бабки в пострадавшие за страну институции. Сразу две схемы: Нацбанк и Министерство агропромышленности. Спешат наперегонки, как бы восполнить потери.

— Это доказано?

— Это все знают, — уклончиво ответил Ришо. — Можно подумать, суд что-то докажет! Все куплено…

— Но Повиц исчез не за это.

— Я просто хочу, чтобы ты знал.

Девушка, в коже и замше, тихо сидела в полутьме, уставившись в пространство. Они даже не сразу ее заметили. Тарелка с недоеденным кускусом еще стояла напротив — словно официанты ждали, не вернется ли высокий гость.

Напарник тут же ретировался:

— Задай жару, Алеш, а я не стану мешать, — Ришо поймал администратора и горячо зашептал: — Двойной… нет, тройной эспрессо. И сто грамм «Хеннеси».

— Паулина?..

Она была бледна — так бледна, что казалось, голубые нити вен просвечивают сквозь кожу.

— Алеш Барда, ворошское отделение полиции. Мы можем поговорить?

Девушка даже не взглянула на него. Пальцы ее на высоком стакане для коктейля побелели, она сжала посудину обеими ладонями, словно грела руки о чашку с чаем. Вот так же точно цеплялась за сумочку Ивка Михалык.

Полицейский тихонько опустился напротив — и в этот-то миг она разревелась.

— Ну тихо, тихо… Все уже кончилось. Все прошло…

Господи, какая глупость! Что кончилось, что может кончиться? Забрав у студентки стакан, Алеш ненароком задел ее руку — холодную, как лед. Полумрак всосал его мысли без остатка. Всхлипы в тишине. Они длились вечность — а он снова нес хрупкую девушку, блуждая пыльными коридорами и запинаясь о складки ковровой дорожки.

Нет, так нельзя. Плевать на правила!

Алеш не помнил, как оказался рядом, как прижал студентку к себе. Позволил ей схватиться за полы пиджака. Так и держал Паулину, холодную, дрожащую, пока слезы не иссякли.

— Я не хотела… не хотела, понимаете? Вы верите? — девушка смотрела на него, большими серыми глазами. — Я просто думала… попасть наверх, на самую верхушку. Я думала, на все согласна, это просто цена за работу… карьеру…

Она говорила все тише, а вскоре совсем умолкла. Сказанное вслух, все это звучало совсем не так, как у нее в голове.

— Ублюдок! — не удержался Алеш.

— Но Йелик не виноват! Слышите? Это я, из-за меня он умер! И это не первый раз, у меня был парень… дома… пока я не поехала учиться. Я сама…

— Как это произошло?

— Альков закрывается, — надтреснутым голосом ответила она. — Получается отдельный кабинет, как в лучших ресторанах. Мы… я ведь все понимала, чем закончится, вы верите? — она смотрела прямо на него, снизу-вверх. — Я пришла, все зная, чем все кончится.

Какой-то идиот включил освещение — видно, чтобы помочь полиции. Огни разбросали неестественные тени по ее лицу, посуде, по остывшему кускусу.

— Потом он… был нетерпелив. Да. Нетерпелив. А я… я растерялась, понимаете, я вскрикнула, и вот тогда…

Она запнулась. Глаза у Паулины стали огромными, словно с чужого лица. Проследив ее взгляд, Алеш наконец увидел горелого. «Жестокое насилие».

Да уж, нетерпелив. Только теперь, присмотревшись, полицейский заметил кровоподтек у нее на шее, ранее скрытый в тени. А она хороша — это же надо все так представить! Впрочем, бывает. Все случилось слишком быстро, должно быть, она сама не поняла, что произошло.

— Это я, я, я убила…

— Паулина, — прервал ее полицейский, пока шепот не превратился в истерику. — Даже если ты дала согласие… ему за сорок, а тебе едва семнадцать, ты несовершеннолетняя. Ты видела надпись? «Жестокое насилие».

— Вы ничего не поняли… — горько сказала девушка. Теперь она вцепилась в край стола. — Так и не поняли. Ничего.