Игорь Дручин - Глухая орбита вечности

— А ты стимулируй свою память чайком! — улыбнулся Варварин.

— Ну, Аркадий Тимофеевич, вы нас сегодня разгромили по всем статьям,— засмеялся Ананьин.— Припоминаю, когда-то об этом читал, но ведь Николай вел речь о высокоразвитых организмах.

— Извини, дорогой. Вот этого я как раз не говорил. Речь шла о зарождении нового цикла жизни!

— Какая разница!— примирил их Аркадий Тимофеевич.— Важен принцип. Ведь наследственная информация считывается даже не на клеточном уровне, а на уровне нуклеидов!

С этого дня состояние Варварина улучшилось и вскоре он приступил к анализам образцов, собранных Никишиным в Арктиде. Палеомагнитные исследования, проведенные Аркадием Тимофеевичем, подтвердили возраст пород, установленный Зелимой Гафуровой. Торжество Никишина было полным, он снова рвался в Арктиду, но межконтинентальные полеты требовали большого напряжения, а возраст экипажа службы изучения планет был запредельным. Пилоту Антону Кабанову пошел восемьдесят четвертый год. А ведь на планете наступал год зимы и полевой сезон можно открыть в лучшем случае к концу весны, то есть через два года по земному исчислению. Да и старенький витроплан уже еле дышал. Строить новый — означало срывать график ремонта корабля на несколько лет, не говоря уже о многих сложностях такого строительства в полевых условиях. И впервые капитан корабля Геннадий Петрович Манаев запретил дальние экспедиции. Это решение подействовало угнетающе не только на Никишина, но и на многих исследователей. Все вдруг осознали, что надвинулась старость... Особенно резко сообщение о запрете полетов на Арктиду подействовало на Варварина. Он снова потерял аппетит, им овладела апатия... Все усилия Кантемира оказались напрасными. К исходу зимы Аркадий Тимофеевич снова слег и на этот раз уже не поднялся...

Проводить Варварина в последний путь собрался весь состав корабля. Антону Кабанову пришлось сделать рейс на эквиплане в Вине-Ву, остальные добрались на вездеходах. Когда возник вопрос о месте захоронения, Журавлев рассказал о последнем желании Варварина.

— Ты, Леонид, у нас самый молодой и, может быть, доживешь до возвращения на Землю,— говорил ему Аркадий Тимофеевич.— Все бы ничего. Жизнь прожита сносно. Кое-что успел сделать... Только вот как подумаю... Вы закончите ремонт, улетите... А я останусь здесь и, пока кто-нибудь сюда снова прилетит, могила сравняется и память сотрется... Ты скажи, Леонид, пусть от меня хоть горсточку праха отвезут на Родину...

— Да...— протянул Леон Гафизович Фрухт.— Заела старика ностальгия. Уважить надо. Заложим в анабиозный цилиндр, рядом с Зуевым. Теперь на всех хватит.

От его слов стало неуютно и зябко. Будто тень неотвратимого осенила каждого, сидящего в кают-компании. И Штапова, нервно дернув плечиком, поспешила ослабить слова конструктора.

Рано нас хоронишь, Леон Гафизович,— насмешливо сощурилась она.— Или надежды на завершение ремонта не оправдались?

— Ремонт мы практически завершили,— грустно сказал Фрухт.— Что толку? Не одни мы стареем. Корабль живет, а значит, работает реактор, питающий вас энергией, работают системы жизнеобеспечения, компьютерные блоки... Да мало ли что... Многое стараниями Лады Борисовны поддерживается в хорошем состоянии, но запаса на аварийный случай у нас практически не осталось...

— Это ка-ак по-понимать,— заикаясь от волнения, спросил Слава Замоев.— Значит, останемся здесь на всю жизнь?

Вопрос повис в воздухе. Ответить на него никто не решался. Для капитана корабля Манаева ответ был равнозначен принятию решения, а он был к тому явно не готов. Необходимо прежде всего ответить на этот вопрос самому себе: сможет ли экипаж, к тому же неполным составом, обеспечить нормальное возвращение корабля на Землю? Первый штурман Вадим Аркадьевич Шумский с ужасом подумал о полной своей профессиональной деградации и взглянул на своего помощника — второго штурмана, Василия Стоева, который, как и сам Шумский, старался заполучить любую работу. Разумеется, они занимались на тренажерах, но как это далеко от реального полета!

Стоев на безмолвный вопрос своего старшего товарища понимающе кивнул головой.

— Боюсь, Леон Гафизович прав,— нарушил молчание главный энергетик корабля Олег Михайлович Гринько.— Реактор работает, хотя и не на полную мощность. Износ все же значительный. У меня нет уверенности, что он выдержит те три года полета, когда он будет использоваться на предельных режимах.