К Брахман - Рождения [СИ]

Сжав руки в кулаки, поднял их вверх и, грозно потрясая, заорал сильным, наполненным ненавистью и злобой голосом:

— Я иду! Трепещите небеса!

Казалось, от его слов даже воздух превратился в кусочки льда.

— Встречай меня, земля, к вам сам Тиней направляет свои стопы. Клеандра, мы скоро встретимся!

Его словам вторил набат, возвещая о пришедшем моменте. Густой мрак, словно тягучая слизь, затягивал кабинет канцлера. Радостным блеском наполнялись глаза провожающих. В предвкушении победного шествия по земле, облизнулись Азазело и Андромелих. Они уже видели себя царями, королями и владыками над всем сущим. Тьма поглотила их.

Зинка брела по мокрому тротуару. Истоптанные туфли поскрипывали в такт ее шагам. Углубившись в свои тяжелые мысли, она не заметила, как забрела в парк и остановилась прямо посреди тротуара. Чей-то недовольный голос попросил отойти с тротуара и не мешать прохожим. Осмотревшись по сторонам, она увидала скамейку. Направившись к ней, присела на краешек. Девушка все еще не могла прийти в себя от услышанной полчаса назад новости.

— Вы, Зинаида Петровна, в положении. И срок у вас большой, почему так поздно пожаловали?

Тоже мне, вопросик, подумала Зинка, вот тебе и сон. Значь, в руку-то сон. Подарок сатаны.

Слезы так и брызнули из глаз несчастной женщины. Сколько же она обходила врачей, когда так мечтала получить младенца, а они только руками разводили, а тут, чего, мол, так поздно? Да если бы не соседка, так и думала, что поправилась. А эта стерва все примечает, зло думала Зинаида, везде свой нос сует. Вы, говорит, Зинаида ребеночка, что ль ждете? Словно обухом по голове огрела. Как же мне Гришке сказать, ума не приложу, с болью в сердце думала Зинаида. Кажется, что сто лет прошло с тех пор, как они поженились, а не какой-нибудь год. Какое она блаженство испытывала первый месяц их совместной жизни. А потом в одночасье все полетело вверх тормашками. Изверг стал, а не муж. На работу погнал, денег, говорит, нет, чтоб тебя корову дома держать. Сколько стыда претерпела, придя снова на завод, за спиной насмешничали. А Глебу-то как в глаза стыдно было смотреть, да он и не замечает меня. Сейчас летает по заводу, а не ходит. Жена, говорят, у него красавица, глаз не оторвать, и любят они друг друга без ума, скоро и ребеночек появится, говорят, на сносях. А водитель его, тот совсем уж на меня зверем смотрит. Вначале как увидел на заводе, так думала, разорвет на части. А он подошел да и говорит: «Вот, Зинка, слово мое помяни, начнешь Глебу жизнь портить да воду мутить, так сам собственными руками разорву, машиной перееду, пусть лучше посадят, а хорошему человеку не дам больше жизнь испоганить». Ты, говорит, меня хорошо поняла? Да как уж тут не понять. Долго он еще на меня косо посматривал, а потом вроде бы и успокоился. А Гришка совсем с цепи сорвался. Ты, говорит, у меня в приживалках живешь, так и подчиняйся, не то поедешь в деревню коровам хвосты крутить. А куда же мне теперь в деревню? Меня там и куры заклюют. Да и деньги все заработанные отбирает до копейки, другой раз пешком до завода добираться приходиться. А сам училище закончил и сидит себе в чистенькой мастерской цепочки да колечки делает, домой совсем приходить за полночь стал, все от него духами женскими несет. А как спросишь чего, так сразу в крик, не твоего, говорит, ума дело. Сам, как права получил, на машине ездит, а мне, говорит, не положено. А тут в деревню съездил и Гальку притащил, да у нас поселил. Я уж и не пойму, кто жена у него, то ли я, то ли Галька. Только и слышишь от нее, подай, принеси, убери, а как не сделаешь, так она ему сразу жаловаться бежит, гадина ползучая. А он сильно не разбирается, сразу руки распускает. Вон вчера так огрел кулаком по спине, что до сих пор болит так, что мочи терпеть нет, а мне еще на работу в ночную смену дойти бы.

Все эти мысли вместе со слезами текли у одиноко сидящей в дождливом парке женщины. Мимо спешили люди, не обращая на нее никакого внимания. У каждого своих забот хватало. Вечер вступал в свои права, все быстрее подгоняя спешащих людей к своим домам. Лишь Зинаиде не куда было торопиться, в ее доме никто ее не ждал, никому она не была нужна. Вот и наступил расчет за прошлую жизнь, за принесенные несчастья и боль другим людям, за ложь и хамство, за предательство и бесчестность.

Вдруг в ушах Зинаиды раздался громкий голос старухи:

— Он идет! — Безумно хохоча, закричала старуха, — встречай и склонись! По купцу и товар, — на тысячи голосов со всех сторон парка доносились и сливались в одной голове грохочущие звуки.