Вероника Батхен - Фараоново племя

Утомленная Джулия нашла приют в сквере недалеко от набережной. Тесные кроны деревьев, уютный полукруг скамеек, мраморная чаша воды из которого пьют краснохвостые птицы — совсем как голуби в Нью-Йорке пьют из уличного фонтана. Семья безмятежных туристов устроилась рядом в тени, прелестная девочка лет пяти играла камушками, её братишка гонялся за бабочками. Компания щеголей оккупировала скамейку, обсуждала проходящих девиц и модели паромобилей. Пышнотелая таитянка уселась подле фонтана на мраморные ступени, без стеснения стала зашивать юбку, собирать торчащие нитки. Бродячий торговец ракушками кружил рядом, взыскуя поживы, торговцу фруктами повезло больше — его товар пришелся по вкусу детям.

Белый мужчина в несвежей рубашке и мешковатых штанах, босой, с грязным красным платком на шее, производил впечатление нищего. Но на плече у бродяги висел этюдник и руки были испачканы в краске.

— Маэва, господа и дамы, доброго дня! Обратите внимание — всего десять долларов! Десять маленьких хрустких долларов, и я подарю вам шедевр! Розовый закат в Папеэте, нарисую у вас на глазах! Интересуетесь?

Туристы покосились на попрошайку и ретировались, прихватив детей. А вот у щеголей новое развлечение вызвало бурное перешептывание — они жестикулировали, показывали пальцами, хихикали. Откуда-то появилась бутылка рома — дешевого рома с липкой этикеткой. После коротких переговоров бродяга кивнул головой, но потребовал аванс. Один-единственный маленький стаканчик выпивки.

Алкоголь преобразил человека. Ссутуленные плечи расправились, в глазах появился блеск, губы упрямо сжались. Унялась дрожь в пальцах, движения стали уверенными. На этюдник встал серый картон, на палитру легли плевочки темперы. Никакого черновика — художник скупыми и точными мазками изображал «Розовый закат», по памяти воспроизводя детали. Кое-что изменилось — печальная улыбка стала мечтательной, у ног девушки вилась кошка — но картина осталась прежней. Мастерству можно было лишь позавидовать. И Джулия завидовала — она впитывала урок, запоминала каждый взмах кисти.

— Он четыре года рисует только закаты, мисс! И только когда пропустит стаканчик. Бедняга совсем спился. Деньги тотчас вскружили ему голову, а друзья и подруги быстро освободили от лишнего груза. Увы, так бывает, когда на маленького художника падает большая слава.

Неожиданным собеседником Джулии оказался красавец мулат из отеля. Он разглядывал девушку с неприличным вниманием — не будь красавец художником, пришлось бы встать и уйти. А сейчас Джулия ощущала, что интерес профессиональный — и это было приятно.

— Разве вам не жаль товарища? — спросила она. — В нем погибает большой талант.

— Уже погиб, — равнодушно отозвался мулат. — У Пэдди ОТула сорвало замки на шедевре, который он умудрился создать, словно курица, высидевшая дракона. Он больше ничего никогда не напишет. И вы, мисс, можете оказаться в той же ловушке. Я видел, кто привез вас в отель. И сам проходил ритуал.

— Неужели? — удивилась Джулия. — И какую картину вы написали, простите… мы не знакомы?

— Вы мисс Доу. Я Горацио Тарлтон, высшая школа изящных искусств, Париж. Родился в Атланте, с отцом уехал в Европу, с друзьями отправился искать вдохновения в тропиках. Усатый жулик купил меня на любопытство. Кстати, полагаю вы поняли, что он такой же Тулуз-Лотрек как я Модильяни? Поляк, может быть венгр, но не француз. И эта его отвратительная манера двигать пальцами, словно что-то завинчивая, безумно бесит.

— Мне тоже сделалось любопытно, мистер Тарлтон. Языческий обряд, огни, духи — вдруг и вправду высшие силы способны изменить путь художника?

— Вы же умная девушка, мисс Доу. Какие высшие силы в наш век науки, телеграфов, дирижаблей и пара? Ритуал — выдумка для туристов, вонючий старик завяжет вам глаза и всю ночь будет прыгать вокруг потрясая палкой с черепом игуаны. А потом подарит на память красную тряпку. Смотрите!

Из кармана изящного пиджака мулат достал скомканную красную повязку с четырьмя узлами на краях. Чиркнул зажигалкой, прикрыл пламя ладонью от ветра, сбросил обгорелый лоскут в урну.

— Пусть дикари пляшут с дикарями. А я возвращаюсь в Париж — пить вино на Монмартре, гулять по Елисейским полям, глазеть на девушек в кабаре — они носят подвязки с алыми кружевами и не просят любви, только деньги. Начну писать портреты — нет ничего интересней, чем заглянуть человеку в глаза и вытащить, что он скрывает.