В Бирюк - Гоньба [СИ]

Чисто для разговора поинтересовался:

— А брехня-то — об чём? Про, поди, Беловодье толковали?

Легенда о Беловодье, о прекрасной земле где-то на востоке, держится в русском крестьянстве вплоть до конца 19 века.

В РИ, в конце 12 века, один из русских князей, вроде бы, отправился искать эту «землю обетованную». И, похоже, нашёл. Он вернулся через тридцать лет в Киев, был, кажется, опознан знакомцами, не смотря на изменения внешности, произошедшее за время столь долгого отсутствия. Рассказывал «прелестные сказки». Но тут с той стороны, с востока, явились монголы. Тема стала не актуальной, подробности утрачены.

— Не… эта вот… Сказывают… ну… баяли они, что, есть, де, на Волге нашей место такое… Стрелка, стал быть, зовётся. И сидит тама зверь лютый. Ну… князь, або хан какой. И житьё тама… ну… мёд и мёд. Брешут, ясно дело. Не может такого быти, чтобы человеку православному хоть бы где, окромя Святой Руси, хорошо жилося.

Мужичок повспоминал ещё кое-какие, дошедшие до него слухи. Распознать в этих пересказах тексты Хотена было непросто. Но я-то знал изначальный вариант.

Хреново. Пришлось дёрнуть своего проводника.

— Надобно сходить к посаднику. Похоже, тут моих людей в поруб сунули, завтра казнить будут. Надо глянуть и, если мои, с застенка вынуть.

Проводник мрачно осмотрел меня с ног до головы, потом, отвернувшись в сторону, процедил:

— Не. Моё дело — довести тя до места. Иное — не моё.

Вона как. Князя Андрея я, хоть и с трудом, а уговариваю. Так мне теперь всякую вестовщину ублажать-умасливать?!

— Пока дело не решу — дальше не пойду. Денька три-четыре проваландаемся — и идти незачем будет. Князю так и обскажу. Волю твою, княже, не исполнил, ибо гонец твой — дурень упёртый.

— Ишь ты. А не боишься? Князь-то взыщет, не помилует.

— Боюсь. Только людей своих под кнутом не брошу.

— Суд над людом торговым судить — дело тысяцкого. Велел бить кнутом — он в праве своём.

Вот же, почтальон-правовед! Хотя понятно: гонцам разными дорогами ходить приходится, с разными людьми общаться. Подробности локальной правоприменительной практики… Иной раз — вопрос выживания.

Моих людей — судить только мне. С кем решать вопрос? Суд — тысяцкого, первое лицо в городе — посадник.

— Здешний посадник или тысяцкий — тебя знают? Сводишь-познакомишь.

Тихое Лето скривился. Фыркнул. Понял, что его упёртость на мою наскочила.

«Нашла коса на камень» — русская народная… И не только про покос.

— Седлай. В кремль.

Снова, факеншит, узду, потник, седло, подпругу… Хорошо хоть, на одного коня, не на всех троих. Конь смотрит удивлённо — ты чего, хозяин? Свихнулся? Отдых же!

Тут Тихое Лето и говорит мне. Негромко. Но — матерно. Как бы это… на русский литературный…

— Не надо коника погонять. Уставший он.

Мы, из-за нашего «скока», останавливаемся вне городских стен. Заседлали, поехали к воротам крепостным. Они, само собой, заперты — вечер же поздний!

Ощущение — как в общаге. После одиннадцати — домой не приходи. Только здесь вместо сонной злобной бабушки-вахтёрши — здоровые мужики-воротники. Тоже сонные и злобные. Очень.

Они бы и слушать не стали, но «профессиональный опыт»: как в зубы получать — знают регулярно. Услыхали про «гоньбу князя Суждальского» — стали материться тише. Но не перестали.

— А хто? А чего? А с чем? А к кому? А почему трое? А звать как? А до утра?…

Вот теперь я понял — почему Тихое Лето такой молчальник. Как у тригера — два режима. Либо — орёт:

— Гоньба! Открывай!

Либо молчит. На вопросы не отвечает, в разговоры не вступает.

Пришлось воротникам пошевелиться — снять бревно засовное, ворота приоткрыть, проводить нас до ворот двора посадника.

Там — снова. Слуги уже конкретного боярина. Которых нет. Спят они. А вот собаки из-за забора и по всему городку — с ума сходят, на цепях рвутся-давятся. Такое… полу-повешенное многоголосье. Со всех сторон.

До симфонического оркестра Большого театра на 250 музыкантов не дотягивает. Но — близко.

Тут были слышны и сиплый, глухой лай какого-то старинного стража Шошинского посадника, и тявканье задорной шавки, и завыванье озлившегося волкопеса, и звонкий лай выжлятника… Все сливалось в один оглушительный содом. Вдали слышались ржанье стоялых коней, мычанье коров и какие-то невразумительные людские речи.

Постояли, покричали, в ворота постучали. С тамошним сторожем по-препирались.