Елена Асеева - Сквозь сон [СИ]

А луч между тем ощутимо укрупнился в моих руках, став схож по размеру уже не со струной или веревкой, а со спортивным снарядом — канат. Видимо, путь мой туда… к Лине был очень долог и труден. В таком положении, расщепленном поверхностью пола-потолка надвое верх-низ, я находился совсем немного. А как только услышал раскатистый храп дедушки и сопяще-взвизгивающие звуки бабушки, безмятежно спящих на кровати, долгое время баюкающей мои сны, мгновенно сотрясся. Ведь я знал, что приношу страшную боль им всем: мамочке, папе, бабушке и дедушке, переступая в иной мир. И, конечно же, было бесполезно объяснять, что жертвовал я собой и их чувствами, чтобы там в зеркально-диагональном отражении Млечного Пути, на планете Радуга, моя любимая, наконец, обрела покой и счастье.

Я торопливо перехватился рукой выше и полез вверх по сияющему всеми цветами радуги канату, боясь ослабеть, вернуться, так как чувствовал боль от своего страшного поступка, собственного ухода. Наверно, поэтому я больше не останавливался, чтобы не возвратиться, и, миновав помещение мансарды и саму из металлического профиля крышу, очутился на улице. Тут, впрочем, снова остановившись, воткнув подошвы стоп в ребристую металлическую поверхность крыши.

Середина мая здесь в горах ударила мне в нос обилием запахов, а до слуха долетели наполненные силой трели соловья, верно, притаившегося в саду деда. Я знал, что этой теплой ночью, где с воздухом едва переплетался легкий ветерок, соловей пел для своей любимой. Тем самым выражая собственные чувства, эмоции его охватывающие и поддержку, как продолжателя рода. И он, как ян, будет петь до тех пор, пока его инь, сидит на гнезде и в нем не появились птенцы, чтобы потом, стихнув вместе с любимой продолжить свой труд по их вскармливанию.

Черно-синий, с бархатистыми переливами, небесный купол сейчас и впрямь казался сводом храма с нарисованными на нем яркими созвездиями, и чуть зримым узким серпом Месяца имеющего ярко серебристое сияние, словно готового к жатве. Горные гряды отсюда виделись не столько четко потому, как и сам свет, исходящий от звездных светил, был тусклым. Впрочем, я сумел разобрать их покрытую многовековыми снегами и льдами белую линию, на горизонте смешавшей цвета с фиолетовым вплоть до пепельно-серого.

Оглядев пространство Земли, я глубоко вздохнул и тотчас переливающаяся четырьмя радужными полосами, в унисон канату, моя субстанция слегка завибрировала, прощаясь с миром, где жила и направляя свой ход к чему-то новому. Я посмотрел вниз, стараясь разобрать само пространство участка моих стариков, а вместо этого увидел лежащих на кровати на втором этаже деда и бабушку, и на первом, на диване, и вовсе такую крошечную мамочку, схожую с куколкой, в которую играла моя дочь Алёнка.

Руки мои внезапно, точно устав сжимать канат, поехали вниз и в такт им соскользнули по влажной крыше подошвы стоп. Это видимо, воспоминание о дочери вызывало во мне слабость, лишь мгновенное желание вернуться, не оставить ее сиротой, безотцовщиной.

Но это была только мимолетная слабость, которую я не мог и не хотел себе позволить. Я даже не стал прощаться с Алёнкой. Знал, она меня не услышит, да и я вряд ли смогу себя оправдать перед ней.

У меня совсем не появилось страха в связи с произошедшим, словно я не до конца осознавал собственную смерть. Или думал, что, будучи богом в любви могу в любой момент вернуться…

Я просто старался не осознавать собственный уход из жизни, все время, отвлекаясь на главное.

А главным для меня стало желание увидеть Лину и попрощаться с ней.

Так я и решил, что обо всем случившемся подумаю потом… После того, как расстанусь с Линой, глянув на нее первый и последний раз, пожелав ей счастья с Беловуком.

И как только я вновь всей своей сияющей сутью стал думать о моей любимой, в руках появилась сила, да и подошвы ног перестали скользить по крыше. Я глянул на канат, который терялся в сине-фиолетовом мерцание неба и предположил, что как бог, и сам могу превратиться в луч… мысль.

Сначала я это всего-навсего предположил. Потом слегка потянул на себя луч, ухватившись левой рукой повыше и освободив ее от правой, а после громко закричал, так как внезапно ощутил отсутствие веса, легкость собственного тела и свободу от всех забот, кроме той, что была для меня превыше:

— Я мысль! Частичка моей любимой Лины! Лечу! Я лечу к Линочке!

Это был прямо-таки оглушительный ор, который отозвался бурчливым движением пород в горах, или сходом снежных лавин затаившихся в разорванных склонах гряд. Я, похоже, данное движение моей планеты не распознал. Так как секундой спустя уже взлетел вверх и мгновенно лишившись привычных мне ног, рук, туловища, превратившись в тончайшую, короткую с острым концом мысль (все также блистающую четырьмя цветами радуги) понесся в черно-синий с бархатистыми переливами небесный купол. Неизменно следуя по натянутому лучу, словно выбивающемуся из моего левого плеча, или только утягивающего меня за собой.