Елена Асеева - Сквозь сон [СИ]

«Радуга», — кажется это и все, что я успел подумать. Когда внезапно почувствовал резкий рывок в сторону планеты и на огромной скорости, сокращая расстояния и увеличивая ее размеры, понесся к Радуге.

Стремительность движения увеличилась во много раз, стоило только мне войти в атмосферу Радуги. Поэтому меня внезапно закрутило, и я, вероятно, стал похож на болид, который ворвавшись в атмосферу планеты, принялся разгораться и светиться. Ведь весь тот срок наполняющее меня радужное свечение неожиданно приобрело и вовсе насыщенные краски, а потом я как-то враз стал самим собой. И у меня появились не только ноги, руки, туловище и голова, но даже белые шорты и голубая футболка, в которые я был одет перед смертью на Земле, слегка видимые в переливах сияния четырех цветов. Появился даже канат, а точнее по размеру, веревка, каковая до этого выходила лучом из плеча или была продолжением левой руки. Впрочем, сейчас конец веревки, дотоль скрепленный со мной, разорвал нашу связь, и, опережая мое падение, понесся вниз к поверхности Радуги.

Болид…

Уж не знаю как веревка, но я однозначно был болидом, вошедшим в атмосферу Радуги. И потому не только запылал насыщенными красками, но и ощутимо принялся оставлять позади себя чуть золотистый удлиненный след, который оказался останками отлетающих от меня вещей, кожи, волос и даже самих радужных полос, разрывающих кучные белые облака. Я чувствовал, как пластами снимается с меня кожа, шипят, сгорая волосы на голове, бровях, ресницах. Однако я на это не обращал внимание. Делая очередной кувырок, я стремился поймать улетающий от меня кончик веревки-луча и тем самым не потерять связь с моей Линой.

А подо мной внезапно очень ярко начерталась местность, в виде желто-красных крон деревьев, голубой нити изгибающейся реки, и неглубоких разломов в почве. И когда казалось, скорость моя увеличилась еще больше, а с тела моего снялись и последние лохмотки одежды, я вспомнил, что умер на Земле, и являюсь всего-навсего душой, личностью, мыслью. И не могу я разбиться, потерять связь с Линой, потому как прилетел на Радугу лишь затем, чтобы с ней увидеться, попрощаться.

И стоило мне об этом вспомнить, подумать, как скорость конца веревки-луча снизилась так, что я, догнав его, крепко схватил левой рукой, зажав внутри ладони. И тот же миг замедлил, и собственный полет, вновь превратив свое человеческое тело в сияющие полосы радуги. Вскоре сумев разглядеть пересеченную небольшими оврагами и невысокими вытянутыми кряжами равнину, поросшую деревьями по большей частью уже скинувших листву, хотя местами все еще красующихся желтыми или красными кронами, в основном клена, березы, калины. И стоящими на пригорке рядами домов, чьи крыши поблескивали желто-серой поверхностью черепицы.

Еще не более полуминуты бреющего полета и рельеф окрестности выступил четче, а секунду спустя, я опустился в нескольких метрах от высокого, с округлой кроной и свисающими вниз тонкими ветвями, дерева. Кора ствола, растрескавшаяся на толстые пластинки, этого дерева имела вишнево-коричневую раскраску, которую дополнительно покрывало множество неровных трещин. А отдельные листочки, покуда хватающиеся за веточки, легонько так покачивались вправо-влево, терзаемые одиночными порывами ветра. Нельзя было сказать, что изменилась сама местность, представленная пересеченными оврагами и кряжами равнина, просто с нее ушли цветы и растительность, оставив кое-где лишь сухие остовы трав. Поросшие дубами, липами, березами и даже кленами длинные с крутыми склонами ложбинки разрезали равнину в основном в поперечном направлении, порой врезаясь в возвышенности, у которых очертания вершин, как и самих склонов, обрисовывались плавными, ровными линиями. Деревья теперь, как и сами ложбинки, равнина также редкостью имели в своем цвете зелень, сменив ее в основном на желтые, красные и серые тона. Хотя даже и с этими жухлыми красками небосвод, соприкасаясь с лазурью реки, словно отражал на всем своем пространстве нежность данного цвета и держал на себе лощено-желтый диск звезды Усил. Несмотря на то, что Усил все еще касался собственным краешком горизонта, видимо, восходя на небосвод, в сияние с голубизной небесного купола использовал желтые, оранжевые и даже красные полутона.

Чуть далекий окрик тек-тив воробья мгновенно вывел меня из оцепенения, и я сразу подумал, что за срок своего полета в атмосфере Радуги не слышал никаких звуков, не видел людей, животных. Наверно, потому как сейчас в сиянии усил лучей любовался своей любимой. Сияние ее красоты, кажется, не могла затемнить крона дерева, чуть поскрипывающая ветвями, под которой она сидела на кресле (прикрытая до талии клетчатым шерстяным одеялом, скрывающим ноги), не мог заслонить радужный луч, вошедший в макушку ее головы и все еще соединенный иным концом с моей левой ладонью.