Елена Асеева - Сквозь сон [СИ]

Свет потух так резко, что я подумал, в палате выключили свет или даже всю больницу обесточили, лишив электричества. Впрочем, для меня осталось сиять лицо Линочки. Напоминающее своей формой сердечко, которое рисуют, чтобы признаться в любви. С высоким чистым лбом, свидетельствующим об уме девушки. Уме, благородстве, невинности и чистоте, чьи черты несли в себе все прекрасное, положительное, антагонистическое мне прежнему.

Такое родное…

За которое я не раздумывая бы отдал свою жизнь.

В той густой, как кисель темноте я бесконечно любовался своей возлюбленной. Теперь, однозначно, приходя к выводу, что любил всегда… С того самого момента, когда бог затряс своей головой и из его голубого мозга (прячущегося под прозрачно-розовой кожей) чуть прихваченного по окоему светящейся фиолетовой дымкой и ярко-красного, круглого ядра, прямо из многочисленных глубоких борозд, извилин потоньше, ложбинок и выпуклостей, или появляющихся и тотчас исчезающих на поверхности ложноножек, стали выплескиваться желтые световые полосы. Так глупо… Так бестолково принявшиеся распадаться на мужское — женское, дневное — ночное, светлое — темное, инь — ян. На мужчину — женщину в понимание человека, животного, птицы…

В этом мраке, который отвечал за все женское, присущее рождению, я, бесконечно любуясь лицом Лины, изредка слышал:

— Анна Леонидовна, не волнуйтесь, при правильном лечении он полностью восстановит функции конечностей. И поверьте в наше время компрессионный перелом позвоночника не приговор, и это совсем не значит, что ваш сын будет инвалидом.

После таких слов я ощутимо морщился, не то, чтобы боялся перелома позвоночника или инвалидности… Я боялся одного выздороветь и заснуть. И тем самым навредить человеку, которого так любил… Так любил.

Нет!

Это не было безумием.

Любовным безумием, манией — любовью-одержимостью, как говорили древние греки, и которую посылали в наказание боги.

Это была радость, счастье, посланное богами, инопланетянами… Черт возьми, хоть кем…

Хоть кем… потому как было взаимно… А потому не подходило под сравнения безумия.

Впрочем, чаще, чем я слышал слова врача, и видел лицо Лины, передо мной всплывал бог.

Тот самый, каковой на фоне вращающихся белых лопастей вентилятора тряс своей головой, расплескивая во все стороны тончайшие, желтые световые полосы прямо из собственного мозга. И тогда я слышал слова… уже не легенды, а летописи человечества… Не важно, землян ли, радуженцев ли…

— Бог проснулся, а мысли его… Ибо мысли мгновенны, хаотичны, быстры приняли скорый бег. Они наполнились жизнью, желаниями и противоречиями, и оттого разногласия распались на две. Мысли распадались на две составляющие, на две ипостаси. Мысли размножились и заполонили этот мир, став людьми, животными, птицами, растениями. Впрочем, они не потеряли тяги друг к другу, желания отыскать свои половинки в этом мороке жизни, и в том единении найти радость бытия и любви.

И когда смолкал неживой с металлическими нотками и небольшим эхом голос звучал голос моей возлюбленной. Такой высокий, наполненный лирической легкостью, нежностью. Он был красивым от природы или хорошо поставлен вследствие учебы и долгих занятий. Таким голосом на Земле исполняли партии фей, волшебниц, юных особ, богинь в опере наполняя выступление силой страсти и быстрыми пассажами. Голос, в который я влюбился сразу, стоило мне его услышать, принять, впитать. И голос моей любимой говорил, словно побуждая меня, как мужчину к действию:

— И чтобы мысли могли объединиться. Ты землянин должен всего-навсего захотеть стать единым целым со своей возлюбленной. Ты должен совместить в себе человека и бога! — а после начинала играть флейта и скрипка, но уж как-то очень заунывно, отчего мне хотелось плакать, выть, кричать, сопереживая не столько происходящему со мной, сколько с ней…

С ней…

Моей любимой девочкой, Линочкой, Линой, Виклиной…

Иногда я, впрочем, прекращал этот плывущий полет музыки и громко спрашивал, обращаясь в основном к богу, что качал своей полупрозрачной головой:

— Что мне нужно сделать, чтобы прекратить перемещения, и тем не погубить мою возлюбленную.

Я говорил и прислушивался, мечтая различить ответ. Но вместо него слышал тугое, болезненное дыхание. Работу своих легких.

Или всхлипы…

И я знал наверняка, это плачет моя мамочка.

Безоговорочный идеал красоты для меня не только ребенка, мальчика, отрока, юноши, но и мужчины.