Елена Асеева - Сквозь сон [СИ]

«Бабушка, которая меня воспитала, всегда утверждала, дабы не замкнуться в одиночестве, необходимо отстаивать свое мнение. Говорить о своих теориях, мечтах, предпочтениях открыто и честно,» — вспомнились мне слова Лины.

Говорить…

Но разве можно говорить открыто и честно, когда ты духовно одинок. Когда окружающие, и, несомненно, любящие тебя люди не сумеют понять, не сумеют проникнуть в порыв твоей души. И если даже удастся поведать о происходящем с тобой, найдутся ли силы стать открытым до конца. И в той исчерпывающей откровенности найдешь ли ты понимание, поддержку и как итог успокоение.

Лина, видимо, не нашла. Поэтому совершила ошибку, выйдя замуж за Беловука.

Я также не сумел найти успокоение, несмотря, на очевидную откровенность перед Маришкой. Наверно, потому как хотел о том, что со мной происходит, что гнетет рассказать не ей, а лишь моей любимой Линочке.

В этот раз, находясь в Виклине, в виде мельчайшего нейрона, я не просто все четко воспринимал, но, и, вернувшись, все также прекрасно помнил, точно это случилось всего-навсего минуту назад. Раньше такие перемещения мгновенно затягивались густым туманом, сейчас оказалось все по-другому…

Или нет…

А может сны никогда и не прикрывались туманом. Что если туман, неясность, нечеткость восприятия только казалась мне.

Опять же, как и сама жизнь.

Ведь на самом деле жизнь проходит в той самой дымке, пару, закрывающим, заволакивающим собой события былого. Порой, делая воспоминания более яркими, но зачастую доплывающими до нас всего-навсего в неясной дымке.

И, похоже, у человека, что и существует только нынешний момент времени, называемый настоящим.

Прошлое…

Еще даже самое близкое, как-то мгновенно опутывает пар. И стоит тебе остановиться, замереть, сдержать шаг, чтобы оглянуться. И ты неожиданно поймешь, что все, чем дышал миг назад, уже смотрит на тебя из-за туманной дымки.

Быстротечная жизнь, сглатывает тобою пережитое. Не всегда хорошее, чаще плохое, хороня его в легкой мороке и собственном скоротечном движение.

Когда не замечаемой становится не просто миновавшая тебя минута, час, день, но и сам месяц, год, десятилетие. Когда в ожидании праздника, мы внезапно осознаем, что от него только и остался, что пар. Хорошо еще коли ты можешь помнить случившееся в этом пару, хуже, если ничего не улавливаешь кроме его липкости и серого цвета.

Я лежал в таком замершем состоянии, прикусив конец подушки зубами, очень долго, не зная, как дальше жить, как спать, о чем думать. Понимая, что отсутствие снов сведут меня с ума, а проникновение в них могут навредить здоровью Лины. Ощущая страшное и болезненное одиночество на уровне самого мозга, личности, души.

Голова у меня болела и в последующие семь дней. И вместе с той болью, меня преследовало такое уныние и страх, что я, если и засыпал, так ненадолго, просыпаясь и, непременно, вскакивая с дивана на втором этаже дома моих стариков. Начиная метаться по комнате взад и вперед, словно дикий зверь в клетке. И на все расспросы деда и бабушки, лишь отмахиваясь, отнекиваясь. Днем я тупо смотрел в экран телевизора, даже не замечая мелькания на нем силуэтов людей, потому как неотступно думал о Лине, вспоминал ее разговор с Беловуком. Не желая, чтобы он покрывался туманом и отодвигался от меня во времени.

Впрочем, хуже всего мне было ночью. Когда холодные стеклянно-перламутровые лучи луны заглядывали в помещение, пробиваясь через ткань штор, и навевали на меня чувство нестерпимой душевной боли, от которой хотелось сползти на пол, вскинуть голову вверх и завыть. И в том вопли выразить свои чувства любви и тоски по Лине.

Это была мания.

Любовь-одержимость, чьей основой являлась ревность и страсть, которую, как считали древние греки, на человека посылал бог… Бог, жаждущий свести с ума, сломать или все-таки уничтожить меня, как душу, личность, мысль.

Свежесть, напитанная легкой прохладой и кисловатым привкусом нарождающейся зелени витала в горах, хотя небосвод, вопреки наступившему марту все еще был затянут серо-стальными тучами. Точно этот мир, планета, Земля уже более не могли сиять оттенками радуги или солнечного света. Словно на небесный купол уже более и не собиралось всходить Солнце. А может это только я уже не мог, не умел, не хотел видеть переливы красок моей Земли, так как любил не столько даже планету Радугу, сколько все то, чего касалась моя любимая.

Впрочем, даже в таком мрачном настроении я не мог не приметить выступающие дали горных хребтов. Здесь в непосредственной близи горы, несмотря, на покрывающуюся зеленью травы почву и распускающие на веточках деревьев прямо-таки оливковые листочки, просматривались в серых тонах. Там же удаленно они были укрыты плотными белыми слоями льда и снега. Не только сами верхушки их, вроде несущие на себе мутно-пепельные небеса, но и кажущиеся в той мороке пологие склоны. А ощутимая теплота дня, когда-то выглянувшего из-за туч солнца, отразилась в желтых головках одуванчика или прячущихся в зелени травы ярко фиолетовых фиалках.