Елена Асеева - Сквозь сон [СИ]

Легкий ветерок едва оглаживал мое лицо и приносил на себе насыщенный аромат речной воды, смешанный с каким-то приятным, нежным ароматом, включающим в себя сладость распустившегося цветка и пряность горько-миндального, терпкого вкуса. Поэтому я, толком даже не оглядев ту речную местность, мгновенно понял, что вновь переместился в тело Лины. Не просто в виде мельчайшего нейрона, а полноценно ее заместив в нем.

Что и говорить, но данное мое перемещение вызвало двойственность чувств. Радость, что я соприкоснулся с моей любимой и страх, что могу ей навредить. Напрочь погасив беспокойство за собственную жизнь, точно я забыл, что на самом деле предшествовало тому перемещению, там на Земле.

Сейчас я, ощутив тело любимой, чуть повел взглядом, сообразив, что сижу на плетеном низком кресле, точнее лежаке, так как ноги мои покоились именно на удлиненной его части, прикрытые до талии темно-синим пледом.

— Линочка, здравствуй! Я так тебя люблю, — прошептал я, не то, чтобы надеясь, что меня услышат, просто не в силах молчать. И вскинув правую руку вверх, прикоснулся губами к тыльной стороне ладони моей любимой. Пусть и не своими, лишь ее губами, но все же поцеловав, выразив радость по поводу нашей встречи. И, похоже, впервые за весь срок моей жизни, страданий по Лине, ощущая примолкшую во мне тоску, одиночество и словно вспять нее возродившуюся полноту жизни.

— Дорогая, — услышал я позади низкий с бархатистостью голос. И обернувшись, увидел бабушку Виклины, ту самую которую первой встретил на Радуге. Отметив в ней живость, подтянутость фигуры, столь отличной от моей бабушки. Впрочем, сейчас в щелевидных, близкорасположенных насыщенно голубых глазах Сини мелькнуло беспокойство, а тонкие розовые губы приметно дрогнули. Мне, кажется, и ее соломенные недлинные волосы, передние пряди которых доходили до ключиц, а рваные кончики создавали впечатление небрежности потеряли привычную им стильность прически боб. Да и одежда на Сини в виде голубых клешеных брюк и облегающей зеленой, трикотажной футболки с длинным рукавом, подобной той, что находилась на Лине, все выдавало в ней волнение, плохо скрываемую тревогу.

— Прости, дорогая, — произнесла бабка, и, обойдя меня, опустилась на палубу небольшого катера, опершись об его невысокий борт спиной. Катер позади моего кресла, как я успел отметить, выделялся собранной из тростинка высокой и широкой надстройкой, почти впритык подходящей к бортам и расположившейся по его центру. Сам корпус катера был выдолблен вроде из единого ствола дерева, а борта его увеличены за счет досок. Не слышалось как такового шума привычного при работе двигателя, хотя само судно с удлиненным носом, и скорей всего такой же кормой (впрочем, не просматриваемой из-за надстройки) зрительно двигалось по реке вперед.

— Это звонили твои родители, — с мягкостью своего низкого голоса продолжила Синя и губы ее вновь дрогнули. — Спрашивали о здоровье. Я им сказала, как ты и просила, что идешь на поправку. И не стала распространяться о заболевании твоего мозга. Однако считаю, что нельзя скрывать серьезность положения твоего здоровья и долгий восстановительный этап, который он захватит.

Я сидел затаив дыхание, глядя, как бабушка Лины слегка отклонившись назад, прислонилась к невысокому борту катера, и чуть вздела голову, чтобы было лучше меня видно, еще подумав о том, каким образом они звонят. Ведь за время своего здесь пребывания ни разу не видел какое-либо мобильное устройство в руках у радуженцев. Ну, там телефон, планшет, плеер, не считая, конечно, персонального компьютера у Линочки в доме. А потом я отвлекся, так как Синя, стала говорить о болезни моей любимой девочки, к последствиям которой относилась потеря памяти, кровоизлияние и возможное отключение работы мозга. И, что сейчас в санатории, куда они направляются, будут созданы все условия, чтобы Лина поправилась и полностью восстановилась.

Я сидел и молчал, точно огретый палкой по макушке, потому как вновь понимал, что эту болезнь и возможные ее последствия, скорее всего, вызвали мои перемещения. И теперь страшился одного, как данное мое перемещение скажется на здоровье любимой.

— Ну, ладно, — закончила свои ужасающие пояснения Синя, той откровенностью сводя меня с ума от беспокойства за здоровье Лины и невозможность, что-либо спросить и как-либо это поправить. — Не будем говорить о болезни, дорогая, раз ты этого не хочешь, — дополнила бабушка и улыбнулась, вскинув вверх уголки тонких, розоватых губ, — так как я уверена, под бдительным надзором врачей и вдали от городской суеты, ты вскоре поправишься. А теперь продолжим прерванную беседу, — она внезапно смолкла и перестала улыбаться вспять тому, заложив несколько тончайших гусиных лапок вокруг глаз и две более значимые морщинки между бровей, точно намереваясь говорить не столько по желанию, сколько по принуждению. — Значит ты решила развестись с Беловуком, вопреки предостережениям комитета по подбору супружеских пар, что в таком случае никогда не получишь распределение на работу в город Гардарика. И все это потому как полюбила другого. Того, с кем не можешь познакомить даже меня в силу удаленности его местожительства и отличия нашего мировоззрения. Тогда у меня возникает предположение, что ты с ним познакомилась в Виксе, информационной компьютерной сети охватывающей все страны нашей планеты. Однако я не понимаю, как можно говорить о любви к человеку, с которым ты знакома виртуально. У вас не было полноценного общения, встречи, а значит и слова любви, быть может, являются ошибочными. Также, — Синя слегка понизила свой голос и перевела взгляд с моего лица, посмотрев в сторону надстройки позади нас, словно проверяя, никто ли нас там не подслушивает, — как было ошибкой выйти замуж за Беловука. Я сразу тебе говорила повременить, определиться в своих чувствах. Ты же не послушала тогда, не слушаешь сейчас. Но если тогда ты кинулась в брак, будто стараясь от чего-то спастись, то теперь в тебе столько печали ни чем, кажется, не подтвержденной. И меня пугает эта поспешность принятия тобой решений. Словно, ты стараешься себя спасти, уберечь от чувств в тебе правящих и бросаешься «из огня да в полымя».