Елена Асеева - Сквозь сон [СИ]

Все это время, что Виклина говорила, Беловук молчал, нежно прижимая ее к груди, поглаживая по белокурым волосам, и порой целуя в макушку, так как совсем недавно целовал я Маришку. Вкладывая в тот поцелуй всего-навсего поддержку, заботу, не более того. Его объятия сейчас меня не злили, не раздражали, не вызывали ненависти, так как я понял — он никогда не был моим соперником. А Лина и ранее недоступная, сейчас, когда влюбилась и вовсе превратилась в недосягаемую мечту. Вероятно, поэтому я перебравший с лекарствами, которые мне выписали врачи и сбитнем деда не смог полноценно вселиться в ее тело, а наблюдал за всем со стороны. И если раньше мне хотелось скрипеть зубами от близости Лины и Беловука, то теперь желалось завыть. Вроде до этих слов моей любимой девочки еще оставалась какая-то надежда быть с ней, а после она напрочь разрушилась.

— Ты ведь, слышал, Вук эту легенду, — понизив голос, произнесла Виклина и прислонила голову к груди своего мужа, стараясь на ней укрыться от переживаний. — Что когда-то существовала мысль и была она статична, единична. Но потом внезапно, вдруг, на одном порыве мысль пробудилась. Она наполнилась жизнью, желаниями и противоречиями. И те различия оказались столь антагонистичны, что не смогли уживаться вместе, не захотели они уступать и смирять собственное видение развития мира. Поэтому они разделились на две составляющие, на две мысли, на две ипостаси, мужское — женское, дневное — ночное, светлое — темное.

«Инь — ян», — дополнил я в такт Лине, стоило ей прерваться лишь на секунду.

— Они не просто разделились, но, и, расставшись, распавшись, потерялись в необъятных просторах Вселенной, — между тем продолжала моя любимая девочка свой рассказ и горестно вздыхала, точно пропуская его через собственное сердце, нейронные связи мозга или только меня. — Теперь они стали жить обособленно, ощущая себя единичным в собственном воззрение, желание, мечте. Впрочем, они продолжали помнить и хранить в себе ту статичность и общность, которая всегда была источником счастья. Того счастья каковое они смогли оценить лишь спустя время, лишь после расставания и одиночества. В легенде говорится, что пройдут века, тысячелетия, когда частички некогда единой мысли осознают свое сиротство, и, наполнившись желанием быть вместе, разыщут друг друга в пространстве космоса. Они встретятся, соприкоснутся, посмотрят друг другу в глаза и вспомнят об испытываемых чувствах. И тогда уже… Тогда, пережившие разлуку, страдания, покинутость вновь объединятся в цельное, дабы быть всегда вместе, уступая, прислушиваясь и любя!

— Здравствуй, Лина! Здравствуй! Я люблю тебя! — внезапно закричал я и ярко вспыхнул, как искорка, что пролетая меж двумя людьми, зарождает любовь. Желая, мечтая удержать возле себя Лину, ее чувства, сберечь надежду на любовь.

— Люблю! — мне показалось, это эхом ответила моя девочка. Только не для меня, а для кого-то иного. Такого же достойного, как Беловук и не имеющего ничего общего со мной «избалованным эгоистом и бессовестным хамом».

— Как его зовут, дорогая? — спросил Беловук в макушку головы моей девочки, всколыхнув там белокурые волосы, локоны которых заколыхались. И мне, кажется, я воспринял тот вопрос первым, потому как был также безраздельно влюблен в нее, как и он.

— Это не важно. Ты его не знаешь. Почти не знаешь, — ответила Виклина. И подавшись от груди мужа, заглянула в зеленую радужку его глаз, такую же блестящую, как и губы, лишь по окоему с черным зрачком имеющую небольшие всплески коричневого цвета и тем, будто повторяющие мои глаза. Она заглянула в его глаза так, будто просила у него прощения, хотя в случае моей любимой, стало бы точнее сказать понимания.

И я тотчас осознал, что полюбил Лину не тогда, когда впервые увидел в зеркале, в отражение серебристой поверхности ее лицо напоминающее сердечко, ее алые с правильной формой губы, белокурые, чуть вьющимися до плеч волосы, и широко расставленные, крупные миндалевидные глаза. И даже не тогда, когда заглянул в темно-синюю радужку ее глаз, совсем не заглушаемую розовой склерой, словно утонув в них.

Я полюбил Лину много раньше. Тогда, когда пребывал в ней в виде мельчайшего нейрона и слушал ее голос, вдыхал ее запах, сравнивал ее с богиней и это, несмотря, на туманность, блеклость моего воспоминания. Вопреки расплывчатости наблюдаемого и ощущаемого, мой мозг, личность или все-таки душа влюбились в Лину, раз и навсегда.

— Если дорогая, — мягко отозвался Беловук и на крупных его скулах качнулись желваки, слегка придавшие персиковому оттенку кожи красные тона. Он, видимо, был очень расстроен, но не стал то демонстрировать. — Ты решишь со мной расстаться, я не буду противиться. Сердцу не прикажешь. — Сейчас он неспешно раскрыл свои объятия, и, вздев правую руку, пальцами смахнул со щеки Лины, отдельно-замершую слезинку. — Я все понимаю, и не хочу делать тебя несчастной. Не хочу на тебя давить, и каким-либо способом доставлять неприятности. И я надеюсь, мы сохраним с тобой теплые, дружеские отношения, вопреки всему произошедшему. — Виклина торопливо кивнула, и я это не столько увидел, сколько почувствовал, так как передо мной качнулось пространство вниз — вверх. — Ты, меня познакомишь со своим избранником? С твоей половинкой? — понижая голос, и оставляя в нем одну бархатистость звучания, спросил Беловук.