Андрей Миколайчук - Красное внутри

Мужчина, как будто, не слыша последних слов произнесенных Джени, быстро ответил.

— Да. Я собирался в Берлин, к другу. Он торгует часами и телефонами «Верту». Приедут еще друзья. Из Грузии. Вино привезут. Грузинское.

Он делал паузы между фразами, убеждая Джени, что это планы обыкновенного, нормального человека, а не кровожадного убийцы.

— Отлично, — только и сказала она в ответ.

Рауль остался в черной комнате один. Он так и не понял, что произошло, почему поход в клинику закончился здесь.

— Похоже это сон, — подумал он.

Стол снова стал черным. Рауль попытался подняться на ноги, но тело его не слушалось.

— Так бывает во сне, — успокоил он себя.

На секунду Раулю показалось, что он замурован в стену и смотрит на пустую черную комнату сквозь узкую прорезь. Раулю захотелось закрыть глаза, но изображение не пропадало.

— Я ничего не помню! — истошно закричал он. — Я не виновен! Я ничего не сделал!

Крики становились тише по мере того, как Джени выходила из программы. Ей нравился реализм происходящего. В первый раз Джени ничего не хотелось добавить, она была полностью удовлетворена казнью.

— Он сидит у окна. Как пройдешь по коридору, сверни налево, сразу увидишь. Он там всегда.

Сестричка вежливо улыбнулась, указывая рукой вперед. Ногти с красивым маникюром сверкнули, поймав луч утреннего солнца.

— У него бывает кто-то?

— Посетители? — Переспросила медсестра.

— Ну да… родственники, например?

— Не скажу, во время моего дежурства не припомню. А ты родственник?

Девушка игриво посмотрела на Марка.

— Нет.

Он почему-то расстроился. Старику было больше ста лет, в таком возрасте родственников должно быть до чертиков.

— Что, никто к нему не приходит?

Девушка утвердительно кивнула в ответ. По ее взгляду было видно, что отсутствие посетителей абсолютно нормальный факт.

Марк вытащил из сумки коробку.

— Он заказал «Absolution». Мы пообщались. Я решил сам отнести. Я еще никогда не бывал в госпитале.

— Ну да, здесь печаль, — сказала девушка.

Она улыбнулась, как ребенок, вспомнивший про сладкое пирожное.

— Он, кстати видит тебя, здесь везде камеры, у пациентов есть мониторы. Фишка такая, чтобы не скучали.

— Вот как? Ладно, значит он меня уже ждет.

— Ну да, — ответила сестричка и посмотрела на свой маникюр. — Зайдешь на обратном пути?

Марк ухватился взглядом за широкие бедра девушки, мысленно повернул ее лицом к стене.

— Ну да, зайду.

Он дошел до конца коридора и увидел старика, похожего на сгорбленного стервятника. Марк, заглянул в лужицы серой слизи, собравшейся в желобах красных век. Заготовленные фразы мгновенно исчезли из его памяти.

— Ты проповедник? — спросил старик.

— Нет. Мы не церковь.

— Не церковь?

— Нет.

Марк не знал, видит ли его старик. Его кожа походила на корку засохшей плесени, под которой бродила сгнившая плоть.

— Хорошо, что не церковь. Не люблю святош.

— Вы говорили, что видели Ленина?

Марк поставил аппарат на подоконник.

— Да. В Москве, в восемнадцатом году. Он шел на съезд.

— Ух ты. Правда?

— Да. Мне было лет шестнадцать. Видел его, как сейчас тебя.

Марк сомневался, что старик его видит.

— Правда? Расскажите подробности.

Он провел рукой по экрану, включая «Absolution».

— Подробности… Он шел вдоль стены. Бодрым шагом. Приехал, кажется на «Форде». С ним была женщина. Некрасивая. Стена, заклеенная объявлениями, афишами. Шаляпин. Афишу Шаляпина помню.

— Отлично, — сказал Марк.

— Ленин был красивым?

— Нет. Но его имя. Имя было, что надо. Имя было, космического масштаба.

— Это как, — спросил аппарат голосом Марка.

— Как Марс. Например. Четыре буквы, заставили человечество бросить родную планету и пуститься в путешествие.

— Вы красиво говорите.

— Спасибо, — сказал старик и подошел к аппарату.

— Что дальше?

— Дальше можно посмотреть кино.

Аппарат выплюнул из себя Ленина и некрасивую женщину. Они шли вдоль стены, заклеенной афишами Шаляпина.

— Вот значит, как она работает.

Старик дотронулся рукой панели.

— А смысл?

— У нас аудитория. Полтора миллиона.

Марк делал длинные паузы между фразами.

— Если вы правильно сформулируете воспоминание, аппарат сделает из него кино, люди посмотрят и это воспоминание станет общим, а значит ничьим. Вам голос нравится?

— Голос?

— Мой голос, для коммуникации?

— Нормально, пусть будет твой.