Андрей Миколайчук - Красное внутри

— Ладно. Салон самолета. Что там за люди? Цвет кожи, есть дети, как одеты? Куда самолет направляется?

— Мы летели в Каракас. Пьяные в усмерть. Я не помню всех людей в салоне. Помню стюарда. Такой себе гей, с аккуратной, рыжей бородкой, похож на Митчелла из «Американской семейки». Сразу после взлета он появился возле нас c тележкой, полной алкоголя и приятно улыбался.

— В каком году это происходило?

— Давно. Очень, очень давно.

— Ладно, значит салон самолета. Я передам атмосферу, пройдя камерой между рядами кресел. Большие плазмы на стенах и кинокомедия — «Самолетом, поездом, автомобилем». Покажем фрагмент в самолете…

— Я не помню такое кино. У нас были места в центральном ряду. Там было четыре кресла. Впереди сидела женщина в бежевом платке на голове. Слушай они получают питание во сне? Они, что совсем не едят?

— Они едят, пьют много воды. Они вообще зациклены на работе своего организма, тратят на его обслуживание все свое время. Но питание получают во сне.

— Они знают об этом?

— Нет, конечно. Ты что?! Они бы с ума сошли если бы поняли, как работают и какое имеют предназначение.

— Ты о смысле жизни?

— Я бы не называл это жизнью. Это набор простых функций.

— Ты злой.

— Хочешь посмотреть первый эпизод?

— Дураку пол работы не показывают.

— Как хочешь.

— Ты не услышал самую важную деталь. У нас с собой была литровая бутылка «Джека». Отпитая. Где-то треть мы употребили, пока дошли от магазина до терминала.

— Значит история началась в аэропорту?

— Эта история началась в чешском городе Оломоуц, но это же кино, а не роман, не обязательно все рассказывать.

— Согласен. Значит бутылка «Джека». Можем показать кадр, как вы с товарищем идете из магазина, или крупный план, как вы отпиваете из нее, по очереди, прямо по средине зала ожидания.

— Не торопись, послушай. Я попросил, жестами стюарда, дать нам коньяку. Он быстро налил, держа стаканчики в одной руке. Мы залпом выпили, и протянули пустую тару, за добавкой. Он откажется повторить и тут появится в кадре бутылка «Джека». Я ее спрятал в кармане кресла напротив. Стюард подождет пока мы нальем себе виски, потом выхватит бутылку и побежит.

— То есть? Я правильно понял? Он убежал с вашей бутылкой виски, оставив при этом целую тележку с алкоголем?

— Да. Я сейчас вспоминаю… и знаешь, нам даже в голову не пришло гнаться за ним, а тем более брать чужую выпивку.

— Отличный кадр! Что же вы сделали?

— Я сразу уснул, и очнулся прямо перед посадкой. Нам раздавали декларации.

— В то время ведь была серьезная проблема с коммуникацией между людьми? Ты знал испанский язык?

— Нет, конечно. Я свободно говорил по-русски и по-украински.

— В Венесуэле вряд ли это пригодилось.

— Один раз мы встретили двух наших девушек, с белобрысым мальчиком лет пяти, в супермаркете, но они сбежали даже не поздоровались. И еще один раз, на улице «Эль Конде», в Санто-Доминго. Там были такие урны — пингвины, возле китайского ресторана. На лавках седели проститутки. Еда пошла не в то горло, острая была очень, меня неожиданно стошнило. Так как наш столик стоял возле окна, я решил не бегать по ресторану с полным ртом блевотины, в поисках туалета, а выйти на улицу. И вот я стою на карачках, целясь в клюв этого пингвина, и слышу слова: «Русские блять!». Мимо проходит чувак, в цветастой рубашке, на руках у него симпатичный «йорк».

— И ты проглотил?

— Ты сдурел! Что проглотил?!

— Оскорбление.

— А-а. Ну он тоже не китаец.

— Ну да.

— Слушай, а ты отличный собеседник. Я как будто вернулся в прошлое.

— Ну да, тебе есть куда вернуться. Эта роль точно для Сэма Роквела.

Старик встал и прошелся по комнате, от стены до стены.

— Слушай, я ведь совсем не помню, как здесь очутился. Вот в этой комнате. Венесуэлу помню, как курил в вытяжку, в аэропорту Панамы, помню. Анжелу помню. Внимательная, симпатичная девчушка. А что за этими стенами, хоть убей, вспомнить не могу.

— Там ничего интересного, во всяком случае, ничего такого, чего ты в своей жизни не повидал.

— Ну эта… тоже моя, жизнь. Такое впечатление, что меня похитили.

— Ты серьезно? У тебя нет ничего, кроме воспоминаний. Ты старик.

Старик молча сел в кресло, подперев свою огромную голову рукой.

— Ты никогда не думал, как оно быть копией, — продолжил аппарат. — Я, например, программа. У меня много копий. У нас общая база данных, к которой мы обращаемся. По-человечески — общая память, общие воспоминания. Люди не хотят мириться с таким порядком вещей. Сама мысль о существовании живой копии сводит вас с ума.