Андрей Дмитрук - Смертеплаватели

Позднее, вспоминая о том жутком часе, грек непременно приводил строки из «Одиссеи»: «Все они, вылетев вместе бесчисленным роем из ямы, подняли крик несказанный; был охвачен я ужасом бледным…» О чём молили его люди, отпихивая друг друга, чтобы упасть на колени как можно ближе к кинику, коснуться его бороды или грязного хитона? Он не сразу понял. Вроде бы от него, Левкия, зависело: получат ли политы некую особенную, невероятную свободу , свободу делать что угодно, без всякого удержу… Потеряв стыд и достоинство, бормотали сограждане сущий бред — о том, что они жаждут пиров, и пьянства безудержного, и любовного соития всех со всеми, и неслыханных кровавых развлечений.

Лица молодые и старые, искажённые неистовством, крича оглушительно, придвинулись вплотную; слюна летела изо ртов, текли грязные слёзы. Чьи-то пальцы крючьями впились в его плечо, кто-то пнул под коленку, другой кулаком огрел по спине. Багровый от натуги, потерявший всю свою нежную красоту Клитандр дико вопил: «Дай их нам, старый козёл, слышишь? Дай их нам всех, ВСЕХ!..» Видимо, речь шла о женщинах. Или о мальчиках. Или обо всех сразу.

…Ныне любая плоть способна оказаться лживым маревом. Это просто не могут быть его добрые ученики и воскресшие горожане. Так подумал Левкий, барахтаясь и уже почти задыхаясь под грудой потных тел. А подумав, пустил в ход всю свою немалую волю, отрешился на мгновение от чувств телесных и твёрдо сказал себе: этих людей нет.

И они исчезли. Песок вокруг лежанки был изрыт, сено размётано; разбит горшок с остатками горохового супа, стоявший в ногах лежанки. Точь-в-точь следы жестокой борьбы. Но ведь и сам Левкий, борясь с фантомами, мог сделать это. А синяки и набухающие кровью борозды от ногтей — тоже сам?… Киник с сомнением глянул на свои короткие, обгрызенные до кожи ногти.

Внезапно всё стало для него ясным, будто самый солнечный из приморских дней. Добыв из заветного уголка между камнями амфору с вином (настоящим, не подаренным Сферой, а купленным на городском рынке), Левкий отпил хороший глоток. Затем сел, скрестив ноги и не выпуская амфоры; приложился к ней подольше, вытер губы — и сказал в пространство, зная кому:

— Твои штучки, варвар, жирный боров! Ну, попадись мне…

Вечером вместе со снегопадом, ронявшим мокрые бесформенные хлопья, появилась Аиса. Не привезла никакой добычи. По привычке обтерев и поставив в стойло рыжего, задав ему корму, — вошла в дом; копьё не прислонила, как обычно, в прихожей, а бросила на веранде. То были признаки большого волнения, расстройства, редкого для моей храброй подруги. Стащив сапоги и также оставив их по дороге, один за другим, Аиса прошлёпала в кухню, где я как раз занимался приготовлением кофе, и сломлено опустилась на стул. Сидела задом наперёд, ногами обхватив спинку стула, сложив на ней руки и на них утвердив подбородок. В другое время я бы порадовался такому личностному прогрессу: сапоги носит не на босу ногу, а надевает толстые шерстяные носки; одолела презрение к мебели, — в другое время, но не сейчас. Такие у Аисы были потерянные, глядящие внутрь глаза; такая трагическая складка между шнурками-бровями…

— Дайвы гнались за мной, — сказала она. И, отхлебнув кофе из поданной мною чашечки (ещё одно завоевание последних дней), погодя добавила:

— Скоро будешь прикрывать моё стремя.

Эта Вселенная мрачна и ужасна для людского взгляда. При виде её приходят мысли о низких горных пещерах или древних шахтных выработках, где приходилось двигаться ползком; о сводах могильных склепов… Виола узнала о ней, посетив — единственная из всех, когда-либо живших, землян посетив во плоти — мир Абсолюта, гавань Причинного Океана, куда сплываются парусники окончивших свой цикл мирозданий. Космос, предшествовавший нашему… В нем нет ни звёзд, ни планет, а лишь бесконечно широкие и длинные слои ноздреватого серо-коричневого камня. Пространство, разделяющее пласты, заполнено пылью и обломками породы. Некоторые из плавающих лепёшек раскалены ядерными реакциями; там — багрецом горят пятна на жёсткой коре пустынь.

Вот, рядом с границей раскалённого круга, в тепле и дымке стелющихся газов — что-то на камне, более нежное и эфемерное, чем любой лишайник; налёт зеленовато-белой пушистой плесени… Секунда — и робкий островок жизни стёрт метеоритным градом.