Инна Шульженко - Вечность во временное пользование

Петляющее бегство от многоликого карающего преследования привело его через месяц в Курдистан. Намаявшись, Адель хотел лететь в Турцию, ну или уже в любую страну, где сирийцам не нужна виза. Шла посадка на самолёт в Бейрут, и он, уплатив из маминых денег, спрятанных сначала в разрезанных, а потом снова зашитых языках кроссовок, полетел в Ливан.

Но когда ещё и там пришлось решать и высчитывать, лететь с пересадками двадцать пять часов и пытаться экономить, или оказаться через два часа в Каире, где были друзья, думать он был уже не в силах и отдал почти все оставшиеся деньги за билет.

Упав в кресло, он закрыл глаза, улыбнулся про себя и вырубился на всё время полета.

Друзья советовали попробовать подать документы и продолжить обучение в медицинском институте, коли три года какие-никакие у него уже были. Но Адель встретил Реми, и Париж начался с первого взгляда.

Впервые влюблённый взаимно, изнемогая от сладкой тяжести счастья, навалившейся всем весом запретной в стране страсти, он как во сне, внове не кошмарном, благодарил кого-то могущественного, с кем прилетел Реми и по чьей просьбе ему срочно оформили французскую визу. Всё происходило, как во сне и положено – необъяснимо и само собой.

– Ты мой древний персиянин, мой персидский ковер-самолёт, моя персидская сирень… ты мой персидский принц, мой персидский поэт… ты мой персидский кот! – шептал Реми в комнатке дома друзей, набирая ласковые словечки в переводчике, Адель тут же мог читать их и мечтал, как они устроят свою жизнь в Париже. Он слушал, затаив дыхание, не веря, не решаясь поверить в происходящее, боясь, что сейчас проснётся: учить французский, поступать в мед, менять визу, подрабатывать санитаром… любить Реми.

Как можно было бы не любить Реми, он не представлял: Реми в рыжем румянце, Реми золотистого, как абрикос, Реми тем более белокожего, чем более смуглым и черноволосым рядом с ним был Адель. Реми с волосами, как золотое руно… Раньше он видел таких юношей только издалека: если случайно оказаться за таким на улице – он, к примеру, прямо перед твоим носом вышел из двери, – аромат его парфюмерной воды обнимет тебя и, как наркомана, поведёт за собой, а вернее, будет вести за стройной фигурой, за уложенными волосами, красивой одеждой и манить тембром голоса, которым парень энергично обсуждает что-то, быстро идя по улице или садясь за руль.

Выпив, Реми рассказывал о себе страшные вещи, про район тёмных комнат в Берлине, про продающих и покупающих любовь свободных людей. И куда он тоже ходил, причём в обоих качествах. Но Адель не верил ему: он складывал яркие брови домиком и, отрицательно качая головой, с жалостью и состраданием смотрел на своего нежного возлюбленного. Он, наверное, просто хочет проверить, поверит ли Адель в такие сказки? Нет. Никогда.

Порой, после любви, замерев без сна под тяжелой ногой или рукой спящего возлюбленного, Адель думал, что ему для счастья хватило бы уже только этого: лежать голым рядом, и чтобы золотистый фруктовый ворс на этом абрикосовом теле едва касался его, однако от этого невесомого прикосновения в нервных окончаниях кожи Аделя возникали фейерверки.

Реми был фотографом и в Каире оказался ровно на пять дней:

– За тобой, видать, прилетел, персидская ты моя миниатюра.

Уже из Парижа Адель впервые после бегства зашёл на страницу к младшему брату, написал в личных сообщениях:

> Как дела?

Брат ответил на следующий день, Аделю довелось прочесть ответ ещё через пару дней, и поэтому он мог увидеть, как брат каждый день приписывал новые подробности:

> Будь ты проклят! Ненавижу тебя! За тобой приходили! Отцу сказали, что ты неверный и гомосексуалист!

> Отец говорит – радуйся, что сбежал! Он бы сам тебя им отдал!

> Мама плачет и молчит.

Адель написал:

> Простите меня!!!!!

Брат ответил на следующий день:

> Мама тебя целует.

> А я нет!

> Отцу про тебя не сказал.

После этого они иногда говорили с братиком в сети, и это делало Аделя окончательно, всецело счастливым. Брат прислал фотографию мамы. Ещё чуть погодя прислал и свою рожицу. Адель сохранил их фото поближе в телефоне – теперь они всегда были с ним.

Когда ночью он в последний раз вышел из их с братом комнаты, в рюкзаке с ним была смена носков, ещё одни джинсы и свитер. Как она поняла, что он уходит, он не знал, но в одной из своих кроссовок, обуваясь перед выходом, он обнаружил девятьсот долларов, положить которые туда могла только мама.