Марк Шейдон - Проклятие Звёздного Тигра. Том II [СИ]

‒ Пять лет?! ‒ я мог бы скрыть всё, что столь явно вырвалось наружу, но сейчас сдерживаться не хотелось.

‒ Ладно, три. Если всё пойдёт хорошо. Никто не уходит от учителя, пока ему не исполнится хотя бы двадцать. Дело не в уме и таланте, а в твоей сумрачной природе и диктуемых ею желаниях. Самые одарённые Вэй не могут быть свободны от Сумрака. Возможности Вэй должны прийти в равновесие с человеческим телом, а на это нужно время. Учитывая твой уровень, я могу дать три года. Но не меньше.

‒ Ничего не изменится, ‒ тихо сказал я. Сильно подозревая, что этого уже говорить не стоило… да и всё остальное, возможно, тоже. ‒ Я-то останусь тем же.

‒ Но куда лучше знающим себя. Никто себя не знает до конца в шестнадцать, ты уж поверь мне. В двадцать тоже, да и в тридцать и сорок; но в странствии у тебя, по крайней мере, появится материал для сравнения.

‒ Я не собираюсь вас с кем-то сравнивать.

‒ А я не собираюсь больше это обсуждать, и поскольку я твой учитель, то мои требования следует выполнять беспрекословно, если не хочешь следующие несколько дней провести в совершенствовании техник преодоления боли.

«Проверим?»

Я встал и смотрел на него, полулежащего в траве, сверху вниз, одновременно желая исчезнуть отсюда поскорее ‒ и произнести это вслух. Он сам назвал меня вейлином, а тогда узы разорваны: моё ученичество и его право приказывать мне, всё закончено. Но оставалась одна Ступень… и сейчас, возможно… я уже на ней?

‒ Сядь.

Он обнял руками колено и окинул меня задумчивым взглядом. А я думал, что если не могу не подчиниться вот так ‒ немедленно, не рассуждая ‒ его приказу, то он прав, и я всё ещё ученик.

‒ Слишком жаркий день для начала весны, ‒ пробормотал он, с отрешённым видом проводя ладонью по траве, будто проверял, реальна ли она или всё это ему снится. Затем его рука властным жестом коснулась моей. Яне понимал, но не противился; меня вдруг охватило чувство, что мы и вправду во сне, странном и лишённом времени, логики и смысла: его кольцо с рубином тускло сверкало на моём пальце, и размышлять об этом мне хотелось не больше, чем проснуться.

‒ Если ты всерьёз настроен уйти прямо сейчас, ‒ невозмутимо сказал он, ‒ тебе нужен мой знак для защиты от каждого встречного Вэй, озабоченного ловлей Открытых. Впрочем, он бы понадобился и через три года ‒ ты и тогда будешь слишком молод для вейлина. Как и для ученика, гуляющего в одиночку. Кольцо менее заметно, чем метка на лице, но потом пришлось бы убирать шрам, а это хлопотно. В камне след моего Кружева, так что сойдёт. Если возвращаться раздумаешь, то лет в двадцать пять можешь выбросить ‒ шедевром ювелирного мастерства я его не назвал бы.

Я осторожно провёл камнем по щеке: он был достаточно реальным, чтобы порезаться. И сладким на вкус.

‒ Использовать как знак ‒ куда ни шло, но в пищу его явно употреблять не следует, ‒ усмехнулся он.

‒ Я не собирался уходить, ‒ было бы неплохо скопировать его усмешку, но пришлось ограничиться тем, чтоб голос не звучал виновато: ‒ Ученики не гуляют в одиночку. Мне вернуть его?

‒ Не стоит. Когда уйти, выбирать тебе, Чен. Вернуться ли ‒ тоже. За пределами Джалайна снимать не советую.

И исчез, даже не вставая. Так легко совершить прыжок без подготовки я сумею разве что лет в тридцать.

А камень и впрямь казался сладковатым, словно липовый сок или цветы клевера. И прохладным, как лёд.

«Если ты сам не заберёшь его у меня, то я не сниму его никогда».

‒ Я не хочу уходить сейчас, ‒ говорил Вил. ‒ Мы можем, теперь безопасно, но я не хочу.

И потом ещё:

‒ Я вижу так мало, я сожгу свой Дар и убью себя, тем всё и кончится. Я не знаю, не знаю себя!

От таких разговоров во мне что-то обрывалось, и я почти кричал: нет, замолчи, нельзя сражаться, не веря в победу! Он улыбался печально. И был очень взрослым, задумчивым и далёким.

Часто он уходил, решительно отвергая попытки увязаться следом (а я прятался в домик и лежал, не двигаясь, пока снаружи не доносился его голос, негромко поющий без слов); но иногда молча кивал, и я шёл с ним. Когда не успевали вернуться до заката, спать приходилось там, где застала нас тьма (ночи весной беззвёздны и непроглядно-черны), и наша полянка казалась мне на редкость уютной, а кривой крохотный домишко ‒ самым роскошным из жилищ. Я прижимался к спине Вила, такой худенькой, с острыми лопатками, и думал, что будет с нами дальше… от этих раздумий мне хотелось плакать.