Юрий Леляков - Смерть на орбите [СИ]

«…Теперь ему предстояло выйти на тропинку наискось по пологому склону, почва которого была изрыта до мелких комьев — местные жители настолько изменили свою планету, что без этой и других искусственных мер по поддержанию плодородия прокормить их она уже не могла…»

(Хотя — просто пашня! Вот тут… верно ли?)

«…Приблизительно определив направление, Кременецкий повёл мопед по склону. В лицо ему вдруг ударил порыв ветра. Только сейчас он услышал его глухой тоскливый вой в ветвях деревьев. Идти было тяжело. И колёса, и ноги скользили и вязли, проваливаясь между влажными, обжигающе холодными комьями грунта, сырой ветер обдувал тело, (казалось, уже привыкшее к холоду за все ночи, проведённые во взорванном доме), проникая и под одежду; руки, дрожащие от холода, пришлось сжать покрепче, чтобы не выскользнул руль. Сзади уже доносились какой-то шум и голоса, но Кременецкий, как ни старался, не мог прибавить скорость. От пятна света он был уже далеко, но стоило кому-то догадаться направить светильник на склон — и он был бы как на ладони… Бесконечно долгим казался этот путь по склону, наполняя всё внутри тупым и каким-то жарким страхом — не способным согреть продрогшее от холода тело. Нельзя было ни перераспределить энергию в организме, направив тепло к коже, не было и надежды согреться — весь путь предстояло проделать в этой одежде, надеть на себя что-то ещё он не имел права…»

(Или… лишь он так понял? Попробуй пойми капризы взрослых!

А в чём он? Нет обуви, но есть карманы…)

«…Тропинка появилась неожиданно. Уже почти нечувствительными от холода ногами он ощутил под собой ровную поверхность. Теперь он смог идти быстрее, но ненамного — почва и здесь была скользкой от влаги. А ведь это время года называлось в этой части планеты началом тёплого сезона…» (весна?) «…и на этом основании…»

(Вагон — запнулся на миг?)

«…Кременецкому спустя несколько часов пришлось бы преодолеть бегом расстояние, едва ли четверть которого он прошёл сейчас; а в недалёком будущем, когда в покинутой им деревне был бы достроен дом церемонии запоминания-забывания — и в холодный сезон ему приходилось бы бежать вдоль окраины деревни примерно столько же, сколько он прошёл сейчас. Уж не потому ли его отправили второй раз в сумасшедший дом, что его тело на такое не рассчитано? Но почему те, кто назвали его своим сыном, не разрешили ему носить другую одежду?…» (Ах, вот что!) «…Пусть им нужно было, чтобы у него нестерпимо болели ноги, а в следующие дни с них стала сходить кожа — таковы уж моральные нормы жителей этой планеты — но это же после одного раза, а если бы ежедневно? Не отсюда ли столько безногих и безруких местных жителей?…»

(Так… просто — после войны же! Второй мировой?

А он и это так понял — попав к таким землянам?)

«…Как можно было подумать, что он выдержит такой холод? И согреться нечем — разве что теплом двигателя, приближая к нему то одну, то другую часть тела; но его можно будет включить, только когда тропинка перевалит через холм, и фар мопеда не будет видно из деревни. Верное отморожение первой степени — но теперь это не так важно: добраться бы до своих, а там у него будет другое тело, родное и привычное, пусть и зияющее пока нерегенерированными ранами…»

(Но… нет же такой ветви! Не знали!)

«…Перевалив наконец через холм, Кременецкий рукой поставил ногу на педаль, ничего не ощутив ею при этом, сел на мопед, запустил двигатель и поехал. Дрожь била его, едва не вырывая руль из рук, холод жёг ступни — но сильнее всего жгла обида за то, что так бессмысленно закончилась его миссия здесь. Вот он, контакт… Сколько тысячелетий многие поколения его сородичей мечтали о нём, но никто не мог представить, что всё кончится, не начавшись. Но не только обида — ещё и чувство вины. Пусть они здесь запросто укорачивают один другому жизнь, уродуют тела, причиняют физические и психические страдания — но у них в этом есть какая-то своя логика, а прав ли по этой логике он, убивший стольких «высших»? Пусть и поставленный в такие условия «высшими» же, что иначе он не смог бы даже просто покинуть планету? Неужели нельзя было бежать, некого не убив? Бежать хотя бы через окно, сорвав, правда, теплоизоляцию?

…Но так ли уж велика его вина? Разве у них во все времена их истории «низшие» не свергали «высших», занимая ил место? Разве они не насмехаются над нормами нравственности, которые сами же придумали? Разве не для того существуют у них эти нормы, чтобы их нарушать? Разве кара за грехи не делает их святыми мученикам? Так в чём же виноват он, Кременецкий? Что не явился к ним сюда восьмищупальцевым чудовищем из их сказок космического цикла? Пусть жители двух планет оказались на удивление похожи, но почему разумный не может понять разумного? Из тех же сказок следует, что и они так горячо жаждали контакта! Почему же всё так обернулось?…»