Джек Вэнс - Лазурный мир

The Blue World © 1966 by Jack Vance

Перевод Александра Фета

Translation copyright © 2019 by Alexander Feht

Среди обитателей плотов старинные кастовые различия быстро теряли значение. Анархисты и сводники вообще вымерли; межкастовые браки перестали быть редкостью — особенно если супругами становились выходцы из каст примерно одинакового социального ранга. Конечно, устоявшемуся общественному устройству не угрожал хаос: растратчики и поджигатели сохранили традиционную высокомерную отчужденность, вымогатели все еще не могли избежать не слишком откровенного, но тем не менее всеобщего пренебрежения, а касты, тесно связанные с теми или иными ремеслами, по-прежнему функционировали эффективно. Махинаторы составляли преобладающее большинство тех, кто рыбачил на кораклах — челноках из прутьев, обтянутых оболочкой. И несмотря на то, что некогда многочисленных мародеров осталась лишь горстка, они по-прежнему заправляли красильными работами на плоту Фей. Контрабандисты варили лак, шарлатаны драли зубы. Громилы сооружали шпалеры для губок в лагунах, а наперсточники монополизировали искусство наперстничества.

Последнее обстоятельство непременно вызывало любопытство у детей; они спрашивали: «Что было сперва — наперсточники или наперстничество?» На что старшие как правило отвечали: «Когда Космический Корабль высадил Первоплавателей на благословенные плоты, в числе Двухсот были четверо наперсточников. Позже, когда построили сигнальные башни и повесили лампады, кому-то надо было открывать и закрывать наперстки лампад, и это занятие, естественно, поручили наперсточникам. Вполне может быть, что они занимались этим и раньше, пребывая в Безумных Мирах до Побега. Скорее всего. Несомненно, там тоже были лампады — кто-то же должен был открывать их наперстки, чтобы лампады перемигивались? Конечно, мы многого не знаем — того, о чем Мемуары умалчивают или упоминают расплывчато».

Независимо от того, взялись ли наперсточники за свое ремесло потому, что издавна владели необходимыми навыками, теперь редкий наперсточник не был так или иначе связан с работой на башнях — будь то монтаж наперстков и лампад, их обслуживание или наперстничество как таковое.

Другая каста, разбойники, строила в центре плота, непосредственно над главным стеблем морской поросли, сигнальные башни, как правило высотой от двадцати до тридцати метров. Обычная башня стояла на четырех опорах из плетеных или клееных прутьев, пропущенных сквозь отверстия в толще плавучего острова и соединявшихся с жестким стеблем в семи или десяти метрах под поверхностью. Навершием башни служила куполообразная кабина со стенами из расщепленных прутьев и крышей из лакированной или клееной оболочки. Реями, торчавшими по обеим сторонам башни, поддерживались квадратные решетки из трех строк по три лампады в каждой, а также наперстки и открывающие их механизмы. Окна кабины возвышались над водой достаточно, чтобы можно было видеть башни соседних плотов на большом расстоянии — до трех километров, как, например, между Зеленым Фонарем и Эдельвайном, или поблизости, если перемигивались такие плоты, как Лоймар и Многолюдный Фонд, разделенные всего лишь полукилометровым пространством.

Мастер-наперсточник сидел за панелью. Слева от него находились девять клавиш нажимных стержней, перекрестно соединенных жгутами с наперстками лампад правой решетки. В свою очередь, клавиши с правой стороны управляли наперстками левой решетки. Таким образом формируемые и принимаемые наперсточником символы становились тождественными, а не зеркально отраженными, и не вызывали никакого замешательства. Днем лампады не зажигали — ту же функцию выполняли белые мишени. Наперсточник набирал символы быстрыми движениями обеих рук, после чего нажимал пусковую педаль — в результате поднимались наперстки, заслонявшие лампады или мишени.

Каждым символом обозначалось то или иное слово; профессиональная репутация наперсточника зависела от его владения лексиконом символов и, в какой-то мере, от проворства рук, иногда поразительного. Все наперсточники умели передавать сообщения со скоростью речи; любой наперсточник знал наизусть как минимум пять тысяч символов, а некоторые мастера владели лексиконом из шести, семи, восьми или даже девяти тысяч идеограмм. Обитатели плотов умели в той или иной мере понимать эти символы: такие же идеограммы использовались при составлении архивных записей (несмотря на отчаянные протесты лихоимцев), а также для распространения публичных объявлений и уведомлений.