Николай Горнов - Антивирус

Спустя несколько лет, когда их знакомство уже переросло в дружбу, а Лю Тан, получивший заслуженную докторскую степень, не пожелал вернуться в Пекин, Шестакову стали бросаться в глаза легкие несостыковки. Их было мало, чтобы сделать глубокие выводы, но если на эти несоответствия наложить лакуны в биографии Лю Тана, то сомнений уже не останется. Шестаков даже порывался пойти к другу и поделиться с ним своими умозаключениями, но вовремя одумался. Все равно вариантов, если разобраться, было только два. Либо Лю Тан связан с флотской разведкой, либо работает на одну из спецслужб, приписанных к гражданским министерствам внешней политики и государственной безопасности. А неформальные контакты с офицером любой иностранной спецслужбы – это конец карьеры для федерального чиновника.

Нет, каких-то особых угрызений совести Шестаков не испытывал. Носителем информации, составляющей гостайну, он не был никогда. Свои профессиональные и личные интересы направлял на нейтрализацию агрессивных мемных структур, от которых в равной степени страдали жители всех стран BRICS. Качественно сконструированные мемокомплексы с легкостью сливались, разделялись, совершенствовались, мутировали в принципиально новые структуры, занимались внутривидовой борьбой, в которой выживали сильнейшие, и плевали они на любые государственные границы.

Собственно, враг у них был общий. И Шестаков предпочитал делать вид, что ни о чем не догадается. И Лю Тан предпочитал делать вид, что не догадался о догадках Шестакова. И еще некоторое время их встречи продолжались. Они так же засиживались за полночь в китайском ресторанчике «Зуб Дракона». Но оба уже понимали, что эта дружба не может быть долгой. И со временем все проблемы разрешились само собой.

Последние годы Шестаков, увлеченный собственной карьерой, вообще потерял Лю Тана из виду. И даже вспоминал о нем редко. А потом как-то так вышло, что ему пришлось обратиться к офицеру китайской спецслужбы за помощью. Причем, Шестаков даже не помнил, почему все произошло именно так. События двух месяцев, предшествовавших переходу из охотника в жертву, сохранились в памяти очень приблизительно.

Ничем не мог помочь и Тан. По его словам, Шестков появился среди ночи, бормотал что-то невнятное, обещал объяснить все потом, всучил наполненный наличностью засаленный бумажный пакет из закусочной «Курочка Ряба» и попросил «крайне неофициально» разместить деньги на анонимном счете «в каком-нибудь из банков Макао». Лю Тан просьбу бывшего товарища выполнил. А спустя неделю, когда уже сильно забеспокоился и стал разыскивать Шестакова по своим каналам, то выяснил, что какой-то странный русский, частично потерявший память, объявился на фабрике Сун +Цзяожэня. В принципе, Лю Тан тоже спрятал бы Шестакова именно сюда. Лучшего варианта, чем фабрика Сун Цзяожэня, и придумать трудно. Вот только Лю Тан этого места не выбирал. И никогда не слышал про человека по имени Паровоз…

Лю Тан свел Шестакова с тремя гуандунскими лекарями, которые долго заглядывали странному пациенту в глаза, подключали голову к гудящим электроприборам и вели с ним по очереди умные беседы, пытаясь на пальцах объяснить механизм влияния различных веществ на нейрохимические процессы, протекающие непосредственно в глубинах мозга. По мнению лекарей, препараты из группы, к которой относился «Релеватин», могли лишь временно блокировать дофаминовые рецепторы в подкорковых областях, но совершенно неспособны были влиять на функциональные возможности тех областей коры, которые отвечали за краткосрочную память.

Шестаков охотно кивал и даже в чем-то был готов согласиться с лекарями, вот только лакуны в голове продолжали увеличиваться. Особенно в тех закоулках, где хранилась информация о «Лаборатории Касперского». Пугали Шестакова и неожиданные, волнами накатывающие ложные воспоминания из раннего детства. Откуда-то периодически возникал низкий и тревожный гул садящегося над тайгой самолета. Сам самолет уже как бы скрылся из виду, а звук его еще только проносился над вершинами сосен и круглой башенкой обсерватории. Что это был за самолет, где находится обсерватория – Шестаков не имел ни малейшего представления.

В его воспоминания постоянно врывались и сырой колючий ветер, пахнущий водорослями, и звон трамвая в темноте – очень узнаваемый, его издают старые вагоны при крутом повороте, – и визг голодных чаек, парящих в дымке тумана над пустой полосой прибоя и ржавым длинным пирсом, и тихий шелест ломких листьев под широкими шинами велосипеда.