Николай Горнов - Антивирус

На фабрике Сун Цзяожэня, по приблизительным подсчетам Шестакова, трудилось как минимум сто тысяч жующих, дышащих, храпящих, сипящих и чавкающих носителей шести самых распространенных наборов вредоносного кода. Шестакову понадобилось два месяца только на то, чтобы просто свыкнуться с мыслью, что такое огромное количество мемоидов могло собраться в одном месте. Первое время он вообще опасался покидать жилую зону. Даже когда был голоден. Но потом понемногу освоился, осмелел и стал даже совершать познавательные вылазки.

Главный корпус, как выяснил Шестаков, занимал площадь не менее квадратного километра. На три этажа он поднимался вверх и еще на четыре уходил под землю. На самом верху, под стеклянной крышей – фуд-корт. Нижний этаж – технический. Туда Шестакову не удавалось попасть ни разу. Все остальные этажи, почти ничем не отличавшиеся друг от друга, он из любопытства обошел. Внутреннее пространство жилой зоны делилось на восемь жилых блоков – по количеству входных групп. Каждый блок – единое помещение без малейших намеков на внутренние перегородки. От края до края – металлические койки в три яруса, отделенные друг от друга бельевыми веревками, где белье и сушилось, и хранилось одновременно.

Блоками жилая зона впадала в спячку и так же блоками выходила из сна. Очнувшиеся фабричные мемоиды шумно сморкались, откашливались, строем шли умываться и оправляться, строем поглощали горячую пищу и строем выдвигались на работу. Шестаков был гостем многоуважаемого господина Лю Тана, и администрация фабрики выделила ему отдельное помещение. Правда это помещение представляло собой наспех переоборудованную сушильную комнату с тонкими стенами. Мимо нее пролегала тропа, по которой фабричные мемоиды почти круглосуточно двигались к своим умывальникам.

Спустя месяц Шестаков научился определять время суток с точностью до минуты исключительно по интенсивности шаркающий звуков, издаваемых подошвами казенных войлочных башмаков. Ровно в половине пятого поднималась утренняя смена печников, чтобы к пяти уже выдвинуться к своим тоннельным печам. С пяти до семи просыпались несколько партий, обслуживающих карьеры и транспортерные линии. После семи наступала очередь формовщиков. Последними, в половине восьмого, на утреннюю смену уходила элита – стропальщики, погрузчики и наездники на электрокарах. В час дня начинала готовиться к работе дневная смена, а в десять вечера – ночная, и все передвижения в блоке повторялись в той же последовательности.

Измученный ранними подъемами Шестаков целыми днями ходил сонный, словно осенняя муха, и при любой возможности падал на кровать, засыпая. Зато ночами, как ни странно, он подолгу ворочался, разглядывая расписанный трещинами потолок, и не мог заснуть, пока очередные сонные сутки не уступали место следующим. Как-то он пожаловался на свою бессонницу Тану. Но тот лишь улыбнулся. Мол, все дело в привычке. И оказался прав. Вскоре Шестаков втянулся в бешеный фабричный ритм, привык к чужой речи и перестал вскакивать по ночам от малейшего шороха за фанерной дверью.

Привык он и к острым запахам, и к тихим шагам перекрученного параличом старика Сяо, приставленного ему в помощники главным администратором фабрики. Не смог Шестаков смириться только со скукой. Хотя боролся с ней отчаянно. Даже пытался изучить китайский язык. Правда, неудачно. Споткнулся на том, что в китайском языке четыре тональности, из-за чего одинаковые звукосочетания могут иметь не просто разные, а даже противоположные смыслы. Все кончилось тем, что Тан привез ему в подарок живой русско-китайский разговорник, изготовленный умельцами из Харбина…

Тан и Шестаков познакомились много лет назад на одной из модных в те времена научных конференций по прикладной лингвистике. В то время молодой и подающий надежды инженер-мемотехник, приехавший из Вологды, еще только-только устроился в сибирскую бизнес-единицу «Лаборатории Касперского», где вместо должности аналитика ему неожиданно предложили занять вакансию в оперативном отделе. А подающий надежды социолог Лю Тан из Пекина был принят с целью обмена опытом в службу социальных измерений при Южно-Сибирском федеральном университете.

О закономерности первой встречи Шестаков задумался позже, а тогда все происходящее выглядело естественно: случайно разговорились на общие темы, случайно пересеклись еще разу-тройку раз, а потом стали изредка встречаться и неспешно беседовать за чашкой зеленого чая. Молодой социолог из Китая неплохо знал русский. Но все же недостаточно хорошо, чтобы получить ученую степень доктора социологии. Шестаков помогал ему, чем мог.