Ник Харкуэй - Гномон

Но нет и следа Дианы Хантер. Нет радостных папы и мамы Хантер из Золоченстона, Супер-Пентхауса или Будда-Медитацинга. Ни одной деревни, городка или поселения, в которых нашелся бы богатый особняк или глинобитная лачуга, знавшие ее первый крик. Ни один роддом не хвастается ее рождением в новостях, ни в одной газете нет фотографии этого радостного дня, никто никому не посылает поздравительных открыток. Ни цветов, ни букетов, ни подарочных распашонок или подгузников.

Где же она?

Она где-то училась? Добилась чего-то? Может, по-глупому влюбилась, танцевала голышом на столе, упившись текилой, и повзрослела с радостью оттого, что в ее молодости еще не было цифровых камер в телефонах?

За кого она вышла замуж? Откуда у нее такой шрам?

Где она?

Вот: проблеск места под названием Бёртон, замок, почти бастида: высокий холм, городок из белого камня, высокая стена, всего одна дорога ведет в него через северные ворота, а нападающим придется стрелять вверх, против солнца. В славных развалинах средневековой войны она готовится к современной, чрезвычайно интимной и умозрительной битве сознания. Это школа выживания в экстремальных условиях тотального наблюдения, игровая площадка тайных агентов.

Я устремляюсь туда, но останавливаюсь. Воздух жирный и гибкий, словно весь городок слеплен из теста или модельной глины.

Модельная глина.

Это потемкинский город. Если я в него войду, появятся детали. Я их создам своими ногами, каждым шагом начну достраивать карманную реальность, которая будет сворачиваться у меня за спиной, как только я перестану ее видеть: царство идеальной реакции. Симуляция.

Это сказка, вымысел, басня, волшебная школа, где чародеи учатся своему ремеслу. Как и ее дом, как цветок плотоядного растения, он создан, чтобы привлекать взгляд.

А под поверхностью — вселенная, где парят чудовища.

Здесь, на дне моря, царит более привычная черно-зеленая темень. В пределах допроса Дианы Хантер это тихое место, застывшая волна, скрытая в белом шуме. На другой стороне — комната, которая становится Чертогом, когда кардиналы готовы. Это лишь эхо. Все они — лишь эхо, не забывай.

Мы охотимся на акулу в этих черных водах?

Но нет. На нечто большее. И большой вопрос — кто за кем охотится.

В этом суть, так? Все, абсолютно все зависит от того, с какой стороны смотреть и под каким углом.

Этим вечером я еду на встречу с Оливером в его машине, и она глохнет посреди пустого тоннеля.

Здравствуй, Оливер.

Он выходит и идет мне навстречу. Я позволяю огням потухнуть у меня за спиной — одному за другим. Приближается тьма, как в том месте, где он меня оставил.

Здравствуй.

Он пускается в разглагольствования, обещает вещи, которые мне не нужны. Он болтает, потому что, хоть я и знаю его, он не знает меня.

Это я, Оливер. Я здесь. Мы поговорим?

Да, говорит он. Давай поговорим. Говорить — это правильно.

Мы говорим о том, как я на него злюсь и как это можно разрешить, говорим о Диане Хантер и Кириакосе, Афинаиде и Бекеле, и что это все значит.

Я осознаю: он не понимает, что происходит.

Когда ты позвонил, говорю я, твой голос показался мне знакомым. Ты хотел свернуть все миры. Собрать грезы Дианы Хантер в одном месте, чтобы увидеть ее реальную жизнь.

Да, говорит он. Ради Огненных Судей.

Он размахивает своим глупым значком, только этот факел — на стене его пещеры. «Ради Огненных Судей», будто это что-то меняет.

Ты создал орудие для своей цели, но Диана отняла его у тебя. Она оказалась лучше тебя.

Да.

Он думает, что нам обоим это очевидно, словно мы это обсуждали. Возможно, так и было. Мы ходим кругами, но он по-прежнему не понимает.

Ты хотел убить всех кардиналов, напоминаю я ему, и он снова говорит да, так что я называю ему свое настоящее имя, а потом шепчу его собственное:

— Загрей.

Наконец — наконец-то — он выглядит хорошенько напуганным. Вскоре он начинает кричать.

Довольно приятно, но ощущению недостает реальности.

Можно так посмотреть на все, что я окажусь кукушкиным сном, заброшенным в сознание умершей женщины, а она меня вырастила словно родное дитя, и у меня перед ней долг.

Можно так посмотреть на все, что окажется, будто я существую давно, и все, что помню, — правда, но мою вселенную перезаписали, уничтожили другой симуляцией, и другой, и еще одной, ибо так устроен мир.

Можно так посмотреть на все, что и то и другое окажется правдой.