Ник Харкуэй - Гномон

— Понятно. Спасибо.

Через несколько секунд, когда я выхожу из холла, меня догоняет посыльный из архива.

— Простите, хорошо, что я вас застал, файлы отмечены как срочные. Ридер старенький, но рабочий. Надеюсь, вам подойдет, нужно просто…

Я смотрю на камеры, но они отводят взгляд.

Еще раз спасибо.

В доме Дианы Хантер я узнаю больше, чем от ее трупа. Очень странное место, будто карандашный набросок характера человека. Столько говорит о ней, заполняет все пробелы, но в конце концов — ничего. В книгах и картинах, в полудописанных списках и нелепой клетке Фарадея проявляется дух бунтаря — и в этом мне нравится моя умершая цель, — но не точный портрет женщины.

Весь этот дом — сложнейший обман. Он будто бы все тебе говорит о женщине. Но нет. Это искусственная конструкция.

Я трогаю столешницы, деревянные перила, старые знакомые диваны. Я открываю ящики и нюхаю: классический запах сухого дуба и старого лака. Кожа потрескалась. Легкая тень ланолина, свежая заплатка. Просто манит: оторви меня, найди тайную записку внутри.

Но… нет. Этот дом — кроличья нора, ловушка для неосторожного охотника. Он создан, чтобы отвлекать на себя ресурсы и внимание, пока что-то более важное происходит в другом месте.

Повторюсь: мне очень много лет, и я хорошо умею лгать.

Следователь из «Свидетеля» приходит раньше ожидаемого. Милая Мьеликки Нейт: она просто чудесная. Я кладу подушку ей под голову перед уходом.

Библиотекарша мертва. Как там было в притче? Один слепой говорит: «Я потрогал слона, и он похож на змею». Другой не соглашается. Он говорит: «Я тоже потрогал слона, и он похож на дерево».

Я трогаю библиотекаршу, и она похожа на правду.

Но не совсем.

Загрей. Все возвращается к Загрею, который хотел, чтобы кардиналы умерли или смешались. И Диана Хантер — единственная из них умерла. При этом она, кажется, знала больше остальных.

Кто они друг другу?

Хантер и Загрей. Загрей и Хантер.

Я открываю протокол допроса и проглатываю сотни часов одним куском.

Чуть позже звонит Оливер Смит.

Звонок в моей комнате, синтетическое подражание звуку флейты, и Система сообщает, что кто-то хочет со мной поговорить. Я принимаю приглашение, из стола выползает экран.

Звонит молодой человек с мясистым патрицианским лицом; вьющиеся волосы, твидовый костюм. Он в расцвете сил, только получил повышение, очень уверен в своих решениях.

— У меня есть для тебя кое-что.

Я сразу узнаю голос, имя написано мелкими буквами в верхней части экрана: ОЛИВЕР СМИТ.

— Оливер, — говорю я. — Ожидаемый звонок.

— Вовсе нет. Зачем было избивать инспектора?

— Ну, не сидеть же мне дома круглые сутки?

Он явно был бы этому рад. Но не хочет этого говорить вслух. Он нервничает. Как мило! Обожаю нервных мужчин. Они допускают такие интересные ошибки.

— Завтра за тобой заедет машина. В восемь. Тогда поговорим.

— С нетерпением жду.

— Ладно, — недовольно говорит он. — Что-то не так?

— Все так.

Он ждет, что я что-то добавлю, но я молчу. Оливер не умеет выдерживать паузы. Ему нравятся эмоции, взаимодействия. Он хочет знать, что происходит у тебя в голове. В данном случае ему это не удастся. Но я не хочу его расстраивать. Пока.

— Хорошо, — говорит он. — Это хорошо.

— Оливер?

— Да?

— Называй меня по имени.

— Анна?

— Нет.

Он думает, что понимает происходящее. Со мной можно работать.

— Как мне тебя называть?

Я повторяю то же имя, что и Системе:

— Регно Лённрот.

Я вижу, как он шевелит губами, на тевтонском «ö» так, будто у него во рту яйцо.

— Можно просто Лённрот, — предлагаю я, — если так проще.

— Ладно, — говорит Оливер. — Договорились. Лённрот.

Он выдает свою лучшую улыбку — открытую и добрую.

Когда он отключается, я снова и снова проигрываю запись звонка, прислушиваюсь к оттенкам тона, сомнительным ноткам. Устанавливаю на повтор и принимаю ванну, слушая его и просматривая биографию Дианы Хантер.

Настоящую, потому что Свидетель мне не врет. Никогда.

Оливер. Я начинаю понимать.

Я ныряю в море времени, ищу Диану Хантер.

Вот год, когда она должна родиться, огузок американского века, начало технологической эры. Мир лечится от болезненного пристрастия к страху, но не очень успешно. На месте биполярного или, точнее, двухполюсного расстройства разгораются очаги мелких войн, которые готовят еще сто лет ужаса. Правительства обманывают себя настолько же, насколько своих граждан и врагов, в горячке шлак стоит как золото, а драгоценности идут по бросовой цене, а еще лучше свободно, то есть бесплатно. О другой свободе уже не думают. Народ опять голосует за вранье и блестяшки на елочке из дерьма, а на другом лице мира смерть встречается чаще, чем шнурки на ботинках.